Магички - Марта Кетро

Катя рассказала, что попала на базу в конце весны, после того, как редакцию журнала, где она работала, распустили «в связи с кризисом». Просто собрали в один прекрасный момент и сообщили, что рекламы нет, финансирований нет, проект закрыт, вот часть задолженностей по зарплате, а остальное им обязательно выплатят. Потом. Когда-нибудь. Катя так и не разобралась, существовали объективные причины для закрытия проекта или хозяева, воспользовавшись мутной экономической ситуацией, решили «затянуть потуже пояса» — на шеях у своих сотрудников. В самом деле, кругом нарушали договоры, задерживали деньги, а на все претензии пожимали плечами — кризис, что же вы хотите. И пострадавшие кивали с поразительным смирением: «Да, да, мы понимаем, так сейчас везде», — будто моральные нормы тоже отменили в связи с падением цен на нефть.

К тому моменту Катя только-только начала новую книгу. С середины апреля все напряжённо готовились к майским: одни строили планы на долгие выходные, другие худели после пасхальных куличей, третьи развивали общественную активность — пройдя с крестным ходом, уже предвкушали парад и демонстрации. Эти последние были особенно заметны среди вялых авитаминозников, пригревшихся на весеннем солнце: они суетились, собирали единомышленников, утюжили разноцветные знамёна и чинили транспаранты, порванные во время прошлогодних актов публичного волеизъявления. В остальное время грызлись по поводу важнейших вопросов современности, например надевать народу георгиевские ленточки или нет. У Кати не было никакого особого мнения по этому вопросу, хотя ко Дню Победы относилась серьёзно. Она думала, что весь долгий грохочущий парад стоило бы заменить одним-единственным актом — шествием оставшихся ветеранов по Красной площади. Они, конечно, не будут так величественны, шумны и быстры, как танки и самолёты, но хотя бы раз в год люди должны их увидеть. Не обузой, как обычно, не поводом для казённого милосердия, не мелкой политической картой и не пунктом официального списка аутсайдеров («инвалиды, пенсионеры, ветераны, сироты и прочие социально незащищённые категории населения») — пусть их увидят победителями. А деньги, сэкономленные на пафосе, пустить на лекарства, сиделок и прочее, прочее, прочее. Вот такие у Кати были прекраснодушные взгляды, которыми она благоразумно ни с кем не делилась: в пору весенних обострений и за высказывание о полосатой ленточке поколотить могут, а уж за парад-то…. Несколько раз оказывалась на Тверской в девять вечера, когда репетировали проезд БТРов или других каких-то военных штук, чьи названия она не знала. Коренные обитатели улицы ругались, захлопывали окна с вибрирующими стёклами, но праздная публика была совершенно счастлива. Фотографировали, кричали «ура», квалифицированно обсуждали проходящую технику, а один очкастый юноша, помнится, при виде зелёного гусеничного чудовища сорвал кепочку, приложил руку к пустой голове и замер по стойке «смирно», подрагивая кадыком. Вот отними у такого конфетку…

Катя не случайно об этом размышляла — существовала старая семейная история, не дававшая покоя. Дедушка Антон, с которым она провела первые семь лет, до самой школы, воевал, но на Параде Победы в сорок пятом не был. И потом ни разу не попадал 9 мая на Красную площадь — жил за Уралом, не ближний свет. Редко, но заговаривал об этом, с Катей — всего-то однажды, она была слишком маленькой для таких вещей, да и война для него оставалась темой страшной и непраздничной, не любил он её вспоминать. Но Катя знала из взрослых бесед, что разочарование сидело в нём занозой. И в детстве ей страшно хотелось подарить любимому деду парад. Лет в пять, помнится, подговорила соседских малышей, и они прошли перед стариками, сидящими на лавочке, вполне убедительным строем: с танками и машинками на верёвочках, один нёс над головой самолёт, другой тащил за собой жёлтую уточку на колёсиках, а Катя при этом пыталась выбить из жестяного барабана «Прощание славянки». Неизвестно, понял ли дедушка её порыв, потому что уже на третьем круге их разогнали за грохот и беспокойство.

И в этом году Катя вдруг подумала, что стала достаточно взрослой, чтобы попытаться ещё раз. Нет, не продефилировать перед дедом — по кладбищу, но написать повесть, где судьба его сложится чуть иначе, и он пройдёт, печатая шаг, по Красной площади и бросит знамя со свастикой к подножию мавзолея. Иначе стоило ли заканчивать Литинститут, если не можешь хотя бы в тексте подарить любимым то, что они заслужили.

И в ту весну она пересматривала кинохроники, собирала материалы и предвкушала, как в длинные выходные начнёт писать. Тут-то её и огорошили: стабильность закончилась, и вместо того, чтобы предаваться тихим радостям, придётся бегать в поисках нового места. Конечно, пока страна не отгуляет, суетиться бессмысленно, но потом нужно действовать очень быстро, летом на рынке труда наступит традиционный застой.

Катя совсем пала духом, когда ей написала Рудина и предложила приехать. Она не смогла отказаться от такого шанса: три месяца спокойной работы, хорошая библиотека под рукой, никаких забот.

— И, — закончила она свой рассказ, — можете не верить, но я ничего особенного не заметила, слишком была занята, хотя всё время просидела тут безвылазно, только маму недавно съездила навестить. Агафья, вон, наблюдательная, уж скорей она что-нибудь углядела.

— Перевела стрелки, молодец. — Агафья подлила себе «Полковника». — Что ж, у меня история в некотором смысле похожая: денег не стало, а тут эти подвернулись…

Агафья как-то поразительно соответствовала своему суровому старообрядческому псевдониму (как её звали на самом деле, никому не говорила) — была строгой, суховатой, с безжалостно точным языком. Но занималась при этом развлекательным бизнесом, специализируясь на огненных шоу. Впрочем, противоречия тут не было, пиротехник, он как сапёр, если ошибается, эффект получается впечатляющий: в лучшем случае — испорченный праздник, в худшем — пожар. Поэтому аккуратность и внимание были главными профессиональными требованиями, а за веселье отвечали другие люди, в частности, Агафьин давний приятель, жизнерадостный Юрик. Он договаривался с заказчиками, обольщал, выбивал бюджет, подбирал исполнителей для файр-шоу. В хорошие времена Москва требовала развлечений и фейерверков круглый год, без салютов и девочек с пылающими поями не обходилось ни одно событие, но тут объявили кризис, и народу сделалось не до праздников. Сметы на корпоративы урезали, настроения ни у кого не было, а многие клубы начали жёстко экономить на всём, что считали лишним, — вплоть до огнетушителей. Дешевле было понемногу платить пожарным отступные, чем учесть все их законные требования. Агафья не отказывалась от работы, даже если нарушения техники безопасности становились вопиющими, но всегда предупреждала, что риск на совести заказчиков:

— Вы знаете, с какой скоростью сгорает эта синтетика, которая у вас на окнах развевается? Бамбуковое покрытие на стенах… Запасной выход хоть открыт?

— Так вы ничего не гарантируете?! — оскорблялись хозяева заведений. — Что ж, у нас обученный персонал, мы-то справимся, если у вас будут накладки.

С кризисом они всё чаще отказывались от услуг профессионалов, предпочитая обходиться своими силами. По московским клубам прокатилась волна пожаров: то во время бармен-шоу разольют канистру со спиртом, то подожгут в помещении уличный «фонтан», выбрасывающий трёхметровый столб пламени. Общественность не особо вникала, кто виноват, — чем разбираться, лучше одним махом запретить использование пиротехники.