Санара. Новая руна - Вероника Мелан

Все ли у меня компоненты? Точно все из тех, которые были в химической лаборатории. Но что, если лаборанты, как и я, о чем-то не знали? О чем-то секретном?

Может, просто неверный порядок соединения: любовь – вдохновение – творение – длящийся процесс – время – жизнь… Переплетение из сотни оттенков и цветов. Попробовать снова по-другому?

Телевизор я больше не включала, знала, что Аид сейчас на декке, а другие новости меня не интересовали. Лежа в постели ночью, я крутила перед глазами символику Элео из книги, разбирала ее на части, анализировала, мысленно соединяла иначе.

Ощущение, что нечто важное отсутствует, не уходило.

Уснула я с мыслью о том, а не завалялся ли недостающий ингредиент в кладовой у чародея?

А проснулась лишь к полудню нового дня – третьего дня моих экспериментов – от звонка танцующего на тумбе сотового.

«Ты сегодня еще не обедала? Мы с Юнией приготовили новый пирог с грушей и миндалем. Но это на десерт. А на обед пасту с беконом, сыром и сливочным соусом, вкуснейший салат и смешали новый сорт чая. Не хочешь к нам присоединиться?»

Все это доброжелательная Майя выдала практически одним предложением.

И я вдруг поняла, что очень хочу – просто невыносимо хочу – присоединиться.

Каким бы увлекательным ни было дело, цель или идея, нельзя посвящать ей все свободное время, потому что иначе за кадром остается целая жизнь с ее восхитительными полутонами, событиями, разговорами и очаровательными семейными обедами, как этот, который накрывали сейчас в доме Иннара.

Майя светла и весела, как обычно, но устала с утра крутиться на кухне, и потому к столу и обратно порхала Юния.

Мы устроились в удобных креслах. У жены Иннара остатки муки на руках, мягкая полуулыбка на лице, в глазах довольство всем, что есть в жизни. Есть сейчас, довелось испытать в прошлом, благодарность за то, что случится в будущем – редкие качества для человека. Ни страха, ни лишнего беспокойства, умение любить собственное окружение.

По включенному телевизору шло шоу из разряда «серьезных», где политики с пеной у рта спорили о необходимости тех или иных изменений или же ратовали за их отсутствие. Именно последним занимался консерватор – невысокий, начавший седеть мужчина по имени Атамус Форкус, глава районного управления. На вид чуть за пятьдесят; немодный, но чистый и аккуратный пиджак, сорочка, брюки. И красное от раздражения лицо. Все оттого, что Атамус не мог – ни логикой, ни ее отсутствием – воспринять новое течение в мужской моде к щегольским усам, пестрым рубахам и любви к напомаживанию гелем волос.

– Это же женский продукт – гель! – возмущался Форкус с экрана. – Давайте тогда сменим еще штаны на юбки, начнем пользоваться косметикой, завивать кудри. И вскоре нас уже будет не отличить друг от друга!

– Смешной, – улыбнулась Майя. – Весь такой всегда правильный, строгий, верный принципам. Гордится своей принадлежностью к старинному роду и тем, что ни отец его, ни дед, своей мужской стороне не изменяли. Аж кричит, если кто из мужчин прическу муссом уложил. Ну ведь есть же волосы непокорные…

Она умела принимать мир в его стабильности и в его изменениях.

– А обедать мы будем втроем? – удивилась я, глядя на ограниченный набор посуды на столе.

– Забыла сказать, Иннар повез отца в очередную клинику. Хочет показать какому-то именитому доктору, все надеется на чудо.

Сама Майя в чудо не верила. Не потому, что не желала свекру выздоровления и радости зрячей жизни, но чувствовала, что если болезнь от ворожбы, то и лечить ворожбой. Киона бы к дворцовому провидцу, с него бы спросить, а что толку по медицинским кабинетам…

– Они вернутся через час или два, а мы столько наварили с утра, что хоть всех соседей зови.

Проворная Юния уже уставила стол таким количеством изысканных закусок, что ружан Аттлиб, чей бал я недавно созерцала на Маноласе, позеленел бы от зависти. Да и вкус местной кухни был, судя по одному только аромату блюд, куда приятнее.

Я не стала спрашивать, почему не пришел Трент, Кара, ее брат или Аэла – вероятно, у всех свои дела.

Форкус тем временем напал на ведущего за фразу о том, что отсутствие движения вперед может явиться причиной отката к нежеланным временам и обычаям.

Никогда не любила подобные шоу. В чем смысл споров? Просто один человек, не принимающий мышления оппонентов, кричит на всю страну о том, что он прав. И пытается убедить людей в том, в чем они убеждаться совершенно не хотят. Еще и пытается запретить яркий цвет в мужской одежде – охамел. Что будет дальше? Запретит улыбки, взгляды женщин на мужчин, разделит детей по гендерным школам, начнет сажать в тюрьму за соитие не по расписанию?

Я прищурилась, задумалась. Уже отметила, что шоу транслировалось в прямом эфире, и, значит, у меня отличная возможность подшутить над закостенелым Атамусом на всю страну. Конечно, куда проще было бы просто переключить канал или спровоцировать временный сбой в микросхемах телевизора, но это не так весело.

А весело было бы, если…

Майя, наверное, со мной о чем-то говорила – комментировала политика, ждала ответов от прикрывшей глаза меня. После решила не беспокоить – пусть отдыхает человек перед трапезой.

Я же временно выскользнула сознанием из тела. Отыскала в ментальном поле расположение телевизионной студии, сориентировалась в плане незнакомого помещения, нашла по частоте раздражения, где именно находился Форкус. И сотворила то, что хотела – сменила непримиримому оратору обувь. Незаметно, аккуратно и очень быстро. Делов-то, соткать из одного типа кожи другой, выбрать новый цвет, эффект отлива…

Глаза я в доме Иннара открыла тогда, когда с экрана уже слышались смешки. Удивлялся политик, удивлялся ведущий – мол, в чем дело? Смешки становились громче, аудиторию успокоить не удавалось.

И вдруг камерой повел оператор – сдвинул изображение вниз, и стало видно не только колени Атамуса, как раньше, но и… его прекрасные бордовые ботинки на платформе из лакированной крокодильей кожи. Модные, блестящие, вызывающие настолько, что сам Никкос Ольтивви – модельер года – восхитился бы смелостью фасона. В таких можно стать первым модником и в борделе, и в гей-баре…

– Это… Это… – пытался заорать, растеряв слова, бордовый теперь Атамус (на свою новую обувь он смотрел, как на вражескую подставу), – не мое!

Публика хохотала.

– И этот, – удивлялась Майя, – щеголь… еще хотел отменить цветастые рубашки? Рассказывал нам о консерватизме? Ой, я раньше думала, что серьезные шоу не бывают смешными. Как он сам посмел в таких явиться?

Даже Юния, забыв про салфетки в руках, зависла у телевизора, и на лице ее расплылась широкая улыбка.

– Он что, в этом пришел в студию?

– Представляешь?

– Снимите с меня это! Не верьте! Да что вы… ржете?! Кому вы верите?! – Форкус более не был похож на самого себя – чванливого самоуверенного пингвина, – теперь он смотрелся взъерошенной вороной. Никак не мог справиться с застежкой правого ботинка, а когда справился, тот полетел прямиком в камеру. Вот это прямой эфир! Вот это я понимаю – шоу!