Три дня до небытия - Тим Пауэрс

Несколько секунд отец не отвечал. С тех пор как два года назад умерла мать Дафны, он всегда разговаривал с дочерью как со взрослой, и та не раз чувствовала, что слишком мала́ для таких разговоров. Не хотелось, чтобы ее слова показались ему глупыми или эгоистичными. Как-никак, речь шла и о его матери тоже.

Однако…

– Толковая мысль, Дафна, – произнес он наконец, и девочка не сомневалась, что похвала искренняя.

– А что не так с Грамотейкиной кофемолкой? – спросила она.

– Мне дадут повернуть? И кто этот чернявый пацан в очках? Я вижу его от самой Пасадены!

– Я не… – Дафна почувствовала, как горят щеки. – Просто мальчик из моей школы. Так что с кофемолкой?

По тому, как покосился на нее отец, было ясно, что он не собирается ей отвечать. Дафна не нахмурила брови и не отвела взгляда.

– Ладно, – наконец решился отец, снова переведя взгляд на дорогу впереди. – Этот идиотский автобус тоже сменил полосу. Посмотрим, может, сумею наконец обогнать его.

Дафна смотрела на дорогу поверх приборной доски и покрытого пятнышками ржавчины белого капота. И хотя между ними и автобусом было две машины, ей почудилось, что за тонированным задним стеклом маячит чье-то лицо, но лицо, усеянное серебристыми заплатками на лбу, щеках и подбородке.

Она откинулась на спинку сиденья и быстро проговорила:

– Лучше сбавь скорость, а если нужно, то и сверни с трассы. Отец, может, и не видел лица, но скорость сбросил.

– Почему бы не проехать по Хэйвен, – тихо предложил он. Съезд на Хэйвен-авеню был уже рядом, и он бросил машину на правую полосу и тут же съехал с основной дороги, с ревом переключившись на первую передачу.

– Ее кофемолка, – заговорил он, когда они свернули по Хэйвен налево. Вокруг было безлюдно, по заброшенным полям тянулись ряды виноградников – все, что осталось от тех времен, когда здесь был край виноделия. – Понимаешь, в этой истории кто-то что-то перепутал, – продолжал он. – Смотри, когда сегодня мне позвонила Грамотейка – в котором часу? В полдвенадцатого?

– Да, примерно.

– Так вот, когда она мне звонила, у нее работала кофемолка. Я ее включил на секунду на кухне, и безошибочно узнал звук. Грамотейка была у себя на кухне… ну, самое раннее в одиннадцать утра.

– А из больницы в Маунт-Шаста тете Мойре когда позвонили?

– Примерно в половине первого.

– А до Маунт-Шаста далеко?

– Миль пятьсот, не меньше. Это почти на границе с Орегоном, – отец покачал головой. – Должно быть, Мойра перепутала время. Если только Грамотейка сразу после разговора со мной не ринулась в Лос-Анджелесский аэропорт, где вскочила прямо в самолет, долетела без задержки и умерла, едва сойдя с трапа.

Дафна поняла одно: ее прабабушка никак не могла добраться до Шаста, однако каким-то образом старушке это удалось. Отец, она уверена, тоже это прекрасно понимал.

– Это она построила Калейдоскоп? – спросила Дафна.

– А, да. Не думаю, что она нанимала помощников. Но чертежи, как она рассказывала, рисовал ее отец. Я никогда его не видел, она называла его Просперо – так его прозвали.

– Просперо из «Бури»? Кем он был? В смысле, кем работал?

– У меня сложилось впечатление, что он был скрипачом.

– Как там в «Буре»? Про музыку, которая подкралась?

Отец вздохнул и процитировал: «Я, смерть отца оплакивая горько, сидел на берегу. Вдруг по волнам ко мне подкрались сладостные звуки».

Дафна знала, что ночью в постели ей станет страшно, но это будет потом, а сейчас, среди знакомых полей и дорог, когда на часах всего 3.30, она просто перевозбудилась, словно выпила одну за другой несколько порций кока-колы.

– Я же говорила, она была ведьмой!

– Нам она была хорошей матерью, – возразил отец. – Хотя, – добавил он, жестом остановив ее извинения, – похоже, что могла быть и немножко ведьмой.

Он свернул направо на улицу Футхилл, которая прежде называлась Шоссе 66 и где еще сохранилось множество мотелей пятидесятых годов. Сколько займет дорога по городу, нетрудно было предугадать, и Дафна уже знала, что дома они будут самое позднее в половине пятого. Отец добавил:

– Мне кажется, Грамотейка тоже покончила с собой.

Дафна не стала отвечать: он наверняка знал, что она тоже так думает.

Над головами прогрохотал еще один бомбардировщик времен Второй мировой войны. Должно быть, и здесь в горах что-то горело.

Завтра отец должен был вести занятие в летней школе Университета штата Калифорния в Сан-Бернардино по теме: «От Твена до современности», а еще его ждала стопка работ, которые нужно проверить. Поэтому когда он открыл банку пива и прошаркал через холл к себе в кабинет, Дафна достала из холодильника колу и пошла с ней в гостиную. Две или три кошки бросились от нее врассыпную: они каждый раз притворялись, будто видят ее впервые.

Самыми старыми частями дома были кухня и гостиная, их построили в 1929-м, когда на месте Сан-Бернандино в основном росли апельсиновые рощи. Дом стоял на склоне, так что более новые пристройки располагались выше: две спальни с двумя ванными комнатами появились в пятидесятых, а над холлом находились вторая большая гостиная и отцовский кабинет, построенные в семидесятых. В нижней части дома стены возводились из камня, покрытого гипсокартоном, поэтому прохладнее всего бывало именно в этой гостиной и в кухне.

Дафна вставила кассету с «Большим приключением Пи-Ви» в гнездо видеомагнитофона и села на диван перед телевизором. Если отец захочет, она посмотрит вместе с ним еще раз, но обычно он засиживался до ночи, готовясь к лекциям.

Плывущие по экрану титры сопровождались знакомой цирковой музыкой, фильм начался с нарисованной на плакате Эйфелевой башни. Дафна помнила, что Пи-Ви это снится – сейчас его должен был разбудить звон будильника. Во сне сквозь плакат прорывалась толпа велосипедистов, а Пи-Ви на своем безумном красном велике, в сером костюме в обтяжку, взвизгивая, как попугай, выигрывал гонку Тур де Франс. Он пересекал финишную черту, разрывая желтую ленточку, и толпа зрителей, подхватив с велосипеда, несла его к стоящему на лугу пьедесталу – а потом какая-то женщина надевала ему на голову корону и вместе с другими зрителями спешила прочь, оставив победителя одного посреди поля…

А потом пошел другой фильм.

Он был черно-белый и начался внезапно, без титров. Зазвучала джазовая атональная мелодия на фортепьяно, но когда в кадре появился океан, шума волн слышно не было, и Дафна еще до первого диалога поняла, что это немое кино.

Это была история двух сестер, Джоан и Магдалины, живущих в доме на калифорнийском побережье. У одной сестры был жених – простодушный рыбак Питер, а у другой жениха не было, но актрисы от эпизода к эпизоду менялись ролями, и Дафна могла только догадываться, кто из сестер повстречал лощеного «плейбоя-романиста» и сбежал с ним в роскошный большой город, возможно Сан-Франциско. Так или иначе, Питера это расстроило. Мимика у актеров была преувеличенной даже для немого фильма – нелепой, почти идиотской, и двигались они как-то странно.