Визбор - Анатолий Кулагин

Можно представить, насколько неожиданной для девушек и радостной для всех оказалась встреча. Впечатления от этого экстремального (хотя тогда так не говорили) путешествия дали Визбору материал для повести «Удмуртия», которую он, правда, несмотря на неоднократные попытки, не доведёт до конца. Зато будут написаны о том же рассказы «Москвичка» и «Подарок» (муза прозы ему уже в студенчестве тоже не чужда); первый из них появится через год после поездки в многотиражке «Ленинец», второй — попозже, в 1959-м, в журнале «Музыкальная жизнь». К тому времени Визбор уже будет работать журналистом.

В студенческие годы появлялись у Визбора и песни экзотического содержания, прямо или косвенно тоже связанные с атмосферой походов. 10 декабря 1952 года датирована в автографе песня «Мадагаскар». Уже после ухода поэта из жизни его однокурсник Оскар Гинзбург подтвердит в беседе с Анатолием Азаровым и Ролланом Шиповым, что она написана действительно на втором курсе, прямо на лекции. Сам Визбор, правда, называл «Мадагаскар» (а не «Теберду») своей первой песней, но ему могло запомниться так благодаря необычной тематике песни, выделявшей её среди репертуара начинающего барда. «Суперр-р-романтическая» (так иронически отзывался о ней много лет спустя сам автор) песня про далёкий экзотический остров, написанная в послевоенной Москве, в которой ровным счётом ничего общего с этим самым островом нет.

Может, в этом и заключается главная причина её появления? Когда внешне скудновато живёшь, не можешь сесть на поезд или самолёт и отправиться в какие-нибудь далёкие края, когда твоя страна отгорожена от окружающего её мира сталинским «железным занавесом» (об этом тогда, впрочем, не думалось, это предполагалось само собой и не обсуждалось — во всяком случае, студентами-первокурсниками), — так вот, тогда на помощь приходит фантазия, позволяющая перенестись за тысячи километров. Тем более что Визбор как-то услышал от Друзей песню на стихи Киплинга: «День, ночь, день, ночь, мы идём по Африке…», и она понравилась и запомнилась ему. Это была баллада «Пыль». Чья музыка и чей перевод — он не знал, не знали и ребята. На деле перевела стихи Ада Оношкович-Яцына, а мелодию сочинил и стихов в песню добавил в начале Великой Отечественной войны Евгений Агранович — один из первопроходцев авторской песни. Большой популярности он не получил, но и не затерялся в плеяде своих знаменитых последователей. Именно им написана песня «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок…», в конце 1960-х годов ставшая широко известной благодаря фильму «Ошибка резидента», где её напевал Михаил Ножкин — кстати, начинавший тоже как бард, но с годами как-то постепенно перешедший в мир кинематографа.

Не эта ли жажда неведомой и оттого притягательной экзотики заставляла в ту пору ровесников Визбора вчитываться в стихи того же Киплинга (которого официальная советская идеология норовила обвинить в воспевании «имперского духа», будто сам Советский Союз не был империей и будто в Киплинге главное именно это), вслушиваться в пение возвращённого из эмигрантского небытия Вертинского, в его песенные истории о «бразильском крейсере» и «лиловом негре», где причудливое нагромождение экзотических деталей было слегка приправлено лёгким оттенком уголовщины («Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско / Лиловый негр Вам подаёт манто»). Но Вертинский, с его салонными интонациями, Визбору и некоторым его друзьям казался чересчур изысканным, что ли, сложноватым. Правда, «вертинские» мотивы в творчестве Визбора иногда всё же будут слышны. Например, грустная песня «Белый пароходик» (1971) и её герой, мальчик поседевший, появятся у него явно с оглядкой на одноимённую песню Вертинского на стихи Бориса Поплавского, где и мальчик тоже есть. И всё же начинающего поэта тянуло к песне хотя и экзотической, но при этом более демократичной. Такой тяге в большей степени отвечали популярные в те годы и действительно звучавшие попроще ариеток «русского Пьеро» уличные песни типа «Мы идём по Уругваю, ночь хоть выколи глаза…» — опять же о далёких и недоступных экзотических местах. Вот из всего этого песенно-поэтического варева и возникает песня «Мадагаскар»:

Если слушать эту песню, зная позднейшее песенное творчество поэта, нетрудно уловить здесь и характерное для него доверительное обращение к другу-собеседнику («Осторожней, друг…»; сравни, например: «Друзья мои, друзья, начать бы всё сначала…»), и заявку на смелую, неожиданную метафоричность многих будущих лирических пейзажей поэта: «Южный Крест залез на небо…», и оригинальные ассонансные — то есть основанные на созвучии гласных, при варьировании согласных — рифмы («серый — стрелы», «скал — Мадагаскар»), ставшие затем «фирменным» приёмом поэта; напомним хотя бы некоторые из таких рифм, взятые нами наугад из песен барда, сочинённых им в разные годы: «табор — штаба», «пожарищ — сражались», «гляжу я — рыжуля», «не дрожа — угрожал» (две последние рифмы — ещё и составные; таковые у поэта встречаются тоже нередко).

Визборовскими в песне были, однако, только стихи; мелодию юный стихотворец позаимствовал у знаменитого джазового музыканта Александра Цфасмана. Она звучала в спектакле Центрального театра кукол «Под шорох твоих ресниц» по пьесе Евгения Сперанского (театр вроде бы детский, а пьеса вполне взрослая). На сцене за стойкой стояла кукла-негр, голосом будущей знаменитости Зиновия Гердта напевавшая этот красивый мотив. Спектакль шёл с аншлагами, мелодия была популярна среди студентов и легко узнаваема, вот и «сгодилась» для стихов про Мадагаскар. И опять же — никто тогда не считал это плагиатом, потому что никто, включая самого автора песни, не считал такое песенное творчество серьёзным. Так, развлечение, забава, отдых от занятий… Оттого иногда барды (даже будущие классики авторской песни) заимствовали друг У друга мелодии. Спустя годы они станут разборчивее, но и будучи уже автором многих других песен, Визбор «Мадагаскара» не стеснялся, иногда исполнял его — но исполнял, конечно, как своеобразное собственное «ретро», как песню, обозначающую истоки его творчества.

Вообще-то доля стеснительности в нём поначалу была, он не признавался друзьям в авторстве своих первых песен, боялся, что они сочтут их «дешёвкой». Но через это прошли поначалу, каждый по-своему, и другие крупнейшие впоследствии барды — Окуджава, Высоцкий, Галич, — иной раз даже выдававшие собственные сочинения за чужие. Для того чтобы зарождавшаяся и пока ещё непривычная авторская песня стала в общественном мнении и в сознании самих её творцов значимой и полноправной частью национальной культуры, ей требовались время и ломка психологических стереотипов. Когда на одном из первых выступлений Окуджавы из зала выкрикнули: «Пошлость!» — это не обязательно означает, что «так велело начальство». Человек мог действительно отрицательно отнестись ко впервые им услышанным непривычным песням поющих поэтов.