Прóклятое золото Колымы - Геннадий Турмов

Жора удовлетворительно и чуть ли не вслух подумал:

«Ну всё. Спёкся, голубчик!»

В тот же вечер Жора отнёс в местное отделение НКВД донос на Евгения, который считал его своим другом.

В истории России XX века политические репрессии[12] 30-х годов прошлого века занимают особое место. В народе их называли сталинскими. Об этих событиях рассуждали и рассуждают до сих пор многие историки. Однако до настоящего времени они так и не пришли к единому мнению относительно исторической подоплёки этих репрессии. В СССР репрессии проводились в 1927–1953 годах.

В эти же годы расцвела система массового доносительства, поощряемая властью. Писал сосед на соседа в коммунальной квартире, рассчитывая в случае его ареста занять освободившееся помещение, писали карьеристы на сослуживцев, стремясь получить освободившееся место, писали просто по злобе или же из зависти…

Известный писатель Сергей Довлатов, сам хлебнувший горечь лагерей, писал: «Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же. Я хочу спросить: кто написал четыре миллиона доносов?»[13]

На полученные от добровольных помощников сведения о «врагах народа» карательные органы реагировали мгновенно.

Ночью во дворе раздавался скрип тормозов. По окнам дома скользили огни горящих фар. Хлопали дверцы автомобиля. Из чёрной машины выходили энкавэдэшники. У жильцов дома замирали сердца: «К кому?»

Служебный автомобиль, который в народе окрестили «чёрным вороном» предназначался для перевозки арестованных.

Как тут не вспомнить слова из песни: «…Чёрный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься над моею головой?»

И чёрный ворон, кружащий над головой, и появление «чёрного ворона» у подъезда дома предвещали беду.

Служебный автомобиль НКВД марки «ГАЗ М1», или просто эмка, имел помимо названия «чёрный ворон» ещё одно, редко встречающееся название «чёрная маруся». В стихах поэтессы Анны Ахматовой «Реквием» есть такие строки:

В 30-е годы старую русскую поговорку «Доносчику первый кнут» сменила другая: «Лучше стучать, чем перестукиваться».

Историки подсчитали, что более 90 % арестов были инициированы доносами «снизу».

Ночью 16 декабря 1934 года «чёрный ворон» остановился у подъезда дома, где проживали Богдановы. Раздался властный стук в дверь. Чекисты вошли в дом. Старший из них спросил:

– Евгений Иванович Богданов здесь проживает?

– Да, здесь, – ответила почувствовавшая беду Валерия Александровна.

Чекист протянул бумагу:

– Ордер на обыск. Юноша, станьте к стене.

При обыске в столе были найдены пистолет «Велодог», привезённый Валерией Александровной из Владивостока. И американский журнал, в котором бдительные чекисты обнаружили карикатуру на Сталина.

– Собирайтесь, Богданов. Поедете с нами.

– Но за что и почему? – только и смогла вымолвить Валерия Александровна. – Он же ни в чём не виноват…

– Не беспокойтесь, мамаша. Безвинных у нас не сажают. Разберёмся, – заверил чекист, который предъявлял ордер и руководил обыском.

Евгения привезли в ДПЗ (дом предварительного заключения) на Шпалерной улице. Конвоир втолкнул его в камеру, до отказа забитую людьми.

У Евгения в голове промелькнуло где-то прочитанное:

«Минута, когда заключённый увидит затворившуюся за ним дверь, производит на человека глубокое впечатление, каков бы он ни был – получил ли воспитание или погружён во мрак невежества, виновен или невиновен, обвиняемый ли он и подследственный или уже обвиняемый. Вид этих стен, гробовое молчание – смущает и поражает ужасом. Если заключённый энергичен, если он обладает сильной душой и хорошо закалён, то он сопротивляется…»

– Идите сюда, – подозвал его седоватый человек интеллигентного вида. – Вы по какой статье обвиняетесь? – спросил он.

– Да я ничего не знаю. Просто обыскали квартиру, засунули в автомобиль, и вот я здесь.

– Значит, кто-то настрочил на вас донос, – заверил Евгения спрашивающий.

– Да кому я нужен, – недоумевал Евгений.

– Поищите среди своих друзей, – посоветовали ему.

За неделю до первого вызова на допрос сидельцы, как могли, образовали Евгения.

«Главное, отрицайте все обвинения», – говорили они ему. А чтобы выжить, помните некоторые истины: никогда никого и ничего не бойтесь; никогда никого и ничего не просите; никогда никому не рассказывайте о себе; никогда никому не верьте.

Наконец Евгения вызвали на допрос.

За день до этого следователь допрашивал Шуру Шурыгину.

Сначала она отвечала на ничего не значащие вопросы. Потом следователь заявил:

– А сейчас напиши о том, как Богданов сотрудничал с иностранными разведками, как занимался подрывной деятельностью, как стал врагом народа…

– Да ничего такого не было. Он был прекрасно успевающим студентом. А когда собирались у него дома, он играл на пианино. Никаких разговоров, порочащих советскую власть, он не вёл.

Следователь потемнел лицом, ударил кулаком по столу, так что чернильница-непроливайка подпрыгнула и едва не опрокинулась.

Шура вся сжалась.

– Вот что, курва. Или напишешь всё, что тебе продиктуют, или пойдёшь по этапу за связь с врагом народа, – очень медленно проговорил следователь.

– Да как вы смеете, – пискнула Шура.

– Смею, смею, да ещё как смею, – издевательски произнёс следователь.

– Бери ручку, пиши, – приказал он.

Шура, глотая слёзы, писала под диктовку следователя:

«За время пребывания в группе обнаружил себя: 1) антисоветски настроенным, 2) имеет связь с фашистским элементом в Германии, 3) враждебно относится к мероприятиям, проводимым парторганизацией, 4) сеет явно враждебные настроения среди преподавательского состава и наиболее активных т.т. из группы, 5) на квартире часто собирается антисоветский элемент и ведутся оживлённые антисоветские разговоры по адресу наших вождей (т. Сталина), 6) участник совместно с Майденом, Юзеком в вопросе саботажа новой специальности и группирования внутри группы, около себя, наиболее реакционно настроенной части группы. Недостоин звания советского инженера как явно подозрительная личность».