Под осенней звездой - Кнут Гамсун

– Вообще-то вам положено жить на своих харчах, – сказал он. – Но раз уж вы предпочли столоваться у меня, мы учтем это при окончательном расчете.

– Как будет угодно капитану, мы согласны.

– Да, мы согласны, – подтвердил Фалькенберг.

Капитан быстро обошел участок и вернулся.

– А с погодой вам очень повезло, – сказал он. – Не приходится разгребать снег.

– Да, снега нет. Вот если бы еще подморозило…

– Это зачем? Разве вам жарко?

– Бывает и жарко. Но главное, мерзлое дерево лег че пилить.

– Вы давно занимаетесь этой работой?

– Давно.

– И поете тоже вы?

– К сожалению, нет. Поет он.

– Стало быть, вы? Мы с вами, кажется, однофа мильцы?

– Да, в некотором роде, – ответил Фалькенберг, слегка смутившись. – Меня зовут Лар c Фалькенберг, мо жете поглядеть в свидетельстве.

– А откуда вы родом?

– Из Трённелага.

Капитан ушел. Держался он дружелюбно, но был немногословен и серьезен, ни улыбки, ни шутки. Лицо у него было приятное, хоть и ничем не примечательное.

С этого дня Фалькенберг стал петь только во флигеле или в лесу, на кухне он уже не пел из-за капитана. Он приуныл, стал нести мрачные разговоры о том, что жизнь отвратительна, черт бы ее побрал, впору хоть по в e ситься. Н o он недолго предавался отчаянью. Как-то в воскресенье он побывал на тех двух хуторах, где на страивал пианино, и попросил рекомендации. Вернув шись, он показал мне бумаги и сказал:

– В трудную минуту мы с этим не пропадем.

– Значит, ты раздумал вешаться?

– У тебя для этого больше причин, – ответил Фаль кенберг.

Но и я уже не был так подавлен. Капитан узнал про мою машину и пожелал вникнуть во все подроб ности. Едва взглянув на чертежи, он сказал, что они никуда не годятся, потому что я набросал их на клочках бумаги кое-как, даже без циркуля; он дал мне готоваль ню и научил делать необходимые расчеты. Кроме того, он заметил, что пила будет слишком громоздка.

– Но это не беда, вы сделайте все по правилам, – сказал он. – Строго соблюдайте масштаб, а там по смотрим.

Я прекрасно понимал, что тщательно сделанная модель дает наглядное представление о моей машине, и, закончив чертежи, принялся мастерить модель из дере ва. Токарного станка у меня не было, пришлось выре зать вручную оба вала, колеса и винты. Все воскресенье я был занят этим делом и так увлекся, что даже не слы шал, как прозвонил колокол к обеду.

Пришел капитан и крикнул:

– Пора обедать!

Увидев, чем я занят, он предложил на другой же день съездить к кузнецу и заказать все необходимые части.

– Дайте мне только размеры, – сказал он. – И по том, не нужны ли вам какие-нибудь инструменты? Ага, ножовка. Разные сверла. Шурупы. Тонкое долото. Боль ше ничего?

Он все записал. Таких деловых хозяев мне еще не доводилось видеть.

А вечером, когда я поужинал и ушел во флигель, меня кликнула хозяйка. Она стояла на дворе, под не освещенными окнами кухни, и пошла мне навстречу.

– Мой муж обратил внимание… он заметил, что вы слишком легко одеты, – сказала она. – Может быть, вы… возьмете вот это?

Она сунула мне в руки костюм.

Я, запинаясь, бормотал слова благодарности. Ведь я и сам смогу скоро купить себе костюм, это не к спеху, мне вовсе не надо…

– Да, конечно, я знаю, что вы можете сами купить, но ваш друг так хорошо одет, а вы… да берите же, бе рите.

Она поспешно ушла в дом, совсем как наивная девушка, которая испугалась, что ее сочтут слишком доб рой. Я крикнул ей вслед слова благодарности.

На другой вечер капитан привез мне валы и колеса, и я воспользовался случаем поблагодарить его.

– Ах да, – сказал он. – Это все моя жена, ей взду малось… Ну как, костюм вам впору?

– Да, как раз впору.

– Вот и прекрасно. Это все жена… Но вот вам ко леса. И инструменты. Спокойной ночи.

Должно быть, оба они любили делать людям добро. А сделав добро, каждый кивал н а другого. Это такая су пружеская чета, какая была явлена лишь в откровениях.

Листья в лесу облетели, птичье пение смолкло, толь ко вороны начинают каркать ни свет ни заря и порхают над голой землей. Мы с Фалькенбергом всякий день видим их, когда идем в лес, – годовалые птенцы, кото рые еще не знают страха перед человеком, прыгают по тр o пе у самых наших ног.

Попадается нам и зяблик, этот лесной воробушек. Он уже побывал в лесу и теперь возвращается к людям, близ которых любит жить, потому что он очень любопытен. Милый маленький зяблик! От природы он – перелетная птица, но родители научили его зимовать на севере; а он научит своих детей, что только на севере надо зимовать. Но в нем течет кровь перелетных бродяг, он все такой же непоседа. В один прекрасный день он вместе со всеми своими сородичами соберется в стаю, и они улетят далеко, к новым людям, на которых тоже любопытно взглянуть, и тогда в осиннике станет пусто. Пройдет, быть может, целая неделя, прежде чем другая стая этих крикливых птичек сядет на ветки осин… Господи, сколько раз приходил я поглядеть на зябликов, и как это было интересно!

Однажды Фалькенберг сказал мне, что тоска его прошла. За зиму он скопит сотню крон, работая лесорубом и настройщиком, а потом помирится с Эммой. Да и мне хватит вздыхать по благородным дамам, надо искать себе ровню, таково его мнение.

И он был прав.

В субботний вечер мы кончаем работу раньше обычного и идем в лавку. Нам нужно купить рубашки, та бак и вино.

В лавке я увидел швейную шкатулочку, отделанную ракушками, вроде тех, какие в старину моряки приво зили из Амстердама своим подружкам; теперь их делают в Германии целыми тысячами. Я купил шкатулку, чтобы отломать одну ракушку и сделать ноготь для трубки.

– На что тебе шкатулка? – спросил Фалькенберг. – Хочешь подарить Эмме?

В нем пробудилась ревность, и он, не желая отстать от меня, купил для Эммы шелковую косынку.

По дороге домой мы не раз прикладывались к бутылке и болтали; ревность Фалькенберга все еще не остыла. Я выбрал подходящую ракушку, отломал ее и отдал шкатулку Фалькенбергу. На этом мы поми рились.

Стало смеркаться, вечер был безлунный. Из дома на пригорке донеслись звуки гармоники, и мы поняли, что там затеяли танцы: в окнах мелькали тени, и свет мер цал, словно на маяке.

– Давай зайдем, – сказал Фалькенберг,

Мы с ним развеселились.

Во дворе стояли парни и девушки, они вышли осве житься и подышать воздухом; Эмма тоже была среди них,