Оппенгеймер. История создателя ядерной бомбы - Леон Эйдельштейн

сам и продолжал изучать», – скажет Оппенгеймер много лет спустя. Он делал акцент на привлечение единомышленников, а не на быструю «раскрутку» своей школы и своего имени. Роберт Оппенгеймер мог работать только в комфортной среде и теперь он получил возможность создать ее в условной «пустыне», практически с нуля.

Глава седьмая

Восходящая звезда

Не должно быть препятствий для свободы исследования… В науке нет места догме. Ученый свободен и должен быть свободен задавать любые вопросы, сомневаться в любом утверждении, искать любые доказательства, исправлять любые ошибки

Роберт Оппенгеймер

Что можно было бы сказать о физике Джулиусе Роберте Оппенгеймере, если бы он не стал «отцом атомной бомбы»? Чем бы он запомнился потомкам?

Оппенгеймер не совершил ни одного выдающегося научного открытия и не создал какой-либо оригинальной теории. Но при этом нельзя сказать, что он не внес существенного вклада в науку. В научных анналах его имя встречается не раз – приближение Борна – Оппенгеймера, процесс Оппенгеймера – Филлипс, предел Оппенгеймера – Волкова…

Образно говоря, Оппенгеймер делал кирпичи, из которых складывались фундаментальные теории, и создавал предпосылки для новых открытий. Он не двигался только в одном-единственном направлении, а занимался тем, что его интересовало в данный момент. Слово «разбрасывался» здесь не подходит. Правильнее будет сказать, что Оппенгеймер обладал разносторонними научными интересами. Кроме того, он активно популяризировал физику, и сегодняшняя американская физическая школа не была бы такой известной и успешной без Роберта Оппенгеймера, воспитавшего большое количество исследователей, которые увлеклись квантовой теорией под его влиянием. Оппенгеймера можно сравнить с Фитцем Галлеком, который не прославился так, как Генри Лонгфелло или Уильям Брайант[39], но тем не менее внес большой вклад в североамериканскую литературу. Лауреат Нобелевской премии Ханс Бете, возглавлявший теоретический отдел Лос-Аламосской лаборатории, не преувеличивал, когда назвал школу, созданную Оппенгеймером в Беркли, «величайшей школой теоретической физики, когда-либо существовавшей в Соединенных Штатах». По истечении некоторого времени молодым американским физикам уже не нужно было отправляться в Европу для совершенствования в квантовой теории. Все, что им требовалось, можно было получить в Беркли. Разумеется, прогресс американской физической школы во многом был обусловлен массовым притоком европейских ученых, бежавших от нацистов, но кадрам для работы нужны базы, подобно тому как семенам нужна почва для того, чтобы прорасти. Школа Оппенгеймера стала одной из таких баз.

Называя Беркли «пустыней», наш герой немного преувеличивал, поскольку кафедра физики в Калифорнийском технологическом институте имелась, но уровень ее, мягко говоря, оставлял желать лучшего, несмотря на то что там с 1918 года работал такой выдающийся ученый, как Раймонд Тайер Бирдж, прославившийся своими исследованиями в области спектроскопии[40]. Но, как известно, «человек – не остров»[41]. Бирдж собирал вокруг себя талантливых молодых ученых, в том числе Роберта Оппенгеймера, которого можно сравнить с выигрышным лотерейным билетом, поскольку от его присутствия кафедра физики и весь Калифорнийский университет в целом сильно выиграли.

Другим «выигрышным билетом» был Эрнест Лоуренс, типичный янки со Среднего Запада, который перешел в Беркли из Йельского университета за год до появления на кафедре Оппенгеймера. Лоуренс работал над проблемой искусственного получения высокоэнергетических частиц, поставленной перед научным сообществом Резерфордом. Практический смысл проблемы был обусловлен редкостью радиоактивных элементов в природе. Лоуренс собирался «обстреливать» атомы различными частицами и размышлял над тем, как можно придать им высокую скорость. В 1930 году он создал ускоритель-циклотрон, в котором частицы носились по кругу, и девятью годами позже удостоился за это изобретение Нобелевской премии.

У Оппенгеймера сразу же установились с Лоуренсом хорошие отношения. Физики сказали бы, что сработало правило притяжения разноименных зарядов – общительный, неизменно спокойный и невероятно энергичный Лоуренс был прямой противоположностью нашему герою. Кроме того, оба были безумно влюблены в физику, вокруг которой вращалась бо`льшая часть их разговоров.

Уверенность в собственной состоятельности не излечила Оппенгеймера полностью от его «странностей», но все же оказала весьма благотворное действие. Верхушка айсберга, скрытого в душе нашего героя, уменьшилась, и теперь окружающих удивляла только его закрытость. Оппенгеймер не впускал никого в свою жизнь дальше определенной границы. А в остальном это был элегантный и приятный в общении молодой человек, о котором у местных дам сложилось хорошее впечатление благодаря букетам, раздариваемым налево и направо, и его финансовому положению, которое не пострадало во время Великой депрессии благодаря удачливости или предусмотрительности Джулиуса Оппенгеймера, вовремя продавшего свое дело. Налет загадочности, созданный закрытостью Оппенгеймера, тоже играл в его пользу. Короче говоря, обстановка для нашего героя сложилась более чем комфортная, и преподавал он с большим удовольствием, несмотря на проблемы, которые возникли буквально с первых же дней.

По его собственному признанию, сделанному годы спустя, Оппенгеймер был преподавателем, «который все очень сильно усложнял». Он не вел своих студентов от простого к сложному, а сразу же начинал разговаривать с ними как с равными. Тем, кто жаловался на непонимание, Оппенгеймер рекомендовал научную литературу, бо`льшая часть которой была написана на немецком языке, а им владели разве что уроженцы обеих Дакот или Висконсина[42]. Причем если студенты считали, что лектор продвигается вперед с бешеной скоростью, то сам Оппенгеймер сетовал на замедленность учебного процесса. Потребовалось некоторое время, чтобы студенты и лектор притерлись друг к другу. «У Оппенгеймера было учиться сложно, но интересно, – вспоминал один из студентов. – Сначала я испытывал жуткий дискомфорт по поводу собственной тупости, потому что не понимал на лекциях ровным счетом ничего, но в тот день, когда я начал понимать, меня охватила настолько огромная радость, что отголоски ее сохраняются в моей душе до сих пор».

Совмещение преподавания в Беркли и Пасадене происходило следующим образом: с августа до конца декабря Оппенгеймер читал лекции в Калифорнийском университете, а с января по июнь – в Калтехе. Июль был отпускным месяцем, который наш герой предпочитал проводить в Нью-Мексико. В Нью-Йорк он приезжал редко, а после смерти матери в 1931 году вообще перестал там бывать. И Джулиусу приходилось приезжать в Калифорнию, чтобы повидаться со старшим сыном, который наконец-то оправдал отцовские надежды и стал гордостью семьи (как говорится, лучше поздно, чем никогда). Когда руководство Калифорнийского университета продлило первый семестр и на январь, Оппенгеймер сократил преподавание в Пасадене до шести недель в конце учебного года. Но полностью рвать с Калтехом не стал, поскольку здесь он преподавал не студентам, а аспирантам на более высоком уровне и с ожиданием большей отдачи. Лекции в Калтехе были не столько лекциями, сколько дискуссиями, к которым аспиранты, к сожалению, не были готовы. Посещаемость была низкой, но тем не менее руководство института держалось за Оппенгеймера как за восходящую звезду теоретической физики.

Следует сказать, что университетскому преподавателю выгоднее