На линии огня - Семён Михайлович Борзунов

с наушниками около рации, напряженно подавшись вперед, точно стараясь лучше расслышать, простым карандашом крупным почерком быстро писал на гладком листе бумаги: «…бои шли южнее Воронежа. Несмотря на ожесточенные атаки, врагу не удалось продвинуться…»

Чолпонбай еще скользил острым взглядом по быстро бегущим строчкам, по названиям населенных пунктов, по цифрам сбитых фашистских стервятников, по цифрам потерь, а в памяти за этими привычными газетными сообщениями возникали повороты проселочных дорог во всей их истерзанности; пылали деревни, горестно торчали остовы печей, скелеты железных кроватей; кружилось воронье, и густая черная сажа, подобная хлопьям, садилась на руки, на автомат, на лицо. Воспоминание буквально обжигало, сильно стучало в висках, стискивало сердце. А тут как назло натруженно, порывисто ревя над головой, проносились «мессершмитты», двухкилевые, с четко выделявшимися крестами на крыльях, летели бомбы, строчили бортовые пулеметы…

В редакционной машине, где потрескивали разряды в наушниках, картины недавних боев, взволновав Чолпонбая, вдруг растаяли. И он вспомнил слова Деревянкина: «Будет время, когда все это превратится в воспоминания… Будет такое время… И для этого нельзя терять ни минуты настоящего, чтобы скорее наступило грядущее…»

— Товарищ политрук, — почему-то официально обратился Чолпонбай, — лазутчики, мне кажется! Там, где стога.

Деревянкин мгновенно сбросил наушники, положил карандаш, сунул в карман листок с недописанной сводкой Совинформбюро, крикнул что-то шоферу Кравцову, и они — Чолпонбай, Алексей Бандура и Сергей Деревянкин — кинулись к далекому стогу, откуда опять раз за разом вспыхивал, пропадал, снова вспыхивал сигнал и снова пропадал…

«Так вот почему так быстро налетали бомбардировщики, едва мы располагались на стоянке. Значит, нас просто выслеживают, потом дают знать. Потеряли одну редакционную машину. А теперь угрожают и этой», — так думал на бегу Сергей, прибавляя шаг и вместе с тем стараясь скрытно приблизиться со своей группой к стогам. Потом стали подбираться по-пластунски. Они были уже метрах в семидесяти от стога, когда кто-то с него просигналил фонарем.

Вот фонарь снова чуть приподнялся над стогом. Чолпонбай не выдержал и выстрелил. Фонарь разлетелся. В то же самое мгновение со стога саданула автоматная очередь.

Пулей сбило пилотку с Сергея.

Он наклонился за ней, и это спасло его, потому что тут же просвистела вторая очередь и именно в том месте, где только что была голова Сергея.

Все трое припали к земле:

— Слезай!

— Бросай оружие!

— Сдавайся!

Но на стогу сдаваться не собирались.

Оттуда стали бить одиночными.

Совсем стемнело, и наши боялись, как бы, воспользовавшись темнотой, лазутчик не скрылся. Они стали окружать стог, и теперь уже с трех сторон летели пули и крики:

— Бросай оружие!

— Сдавайся!

— Слезай!

В ответ рухнула граната.

— Чоке! — шепотом позвал Тулебердиева Сергей.

Но тот не услышал. Сергей подполз к нему ближе:

— Попробуй подобраться со стороны бурьяна. Мы с Бандурой отвлечем огонь на себя. Надо поджечь стог. Иначе их не взять.

Во тьме над стогом смутно мелькнуло что-то, и Чолпонбай выстрелил.

Слышно было, как кто-то выругался по-немецки и как чье-то тело глухо стукнулось о землю. И тут же резанули по нашим из автомата.

Чолпонбай быстро пополз к бурьяну. Все незаметнее становился он, и все острее разрасталась тревога Сергея. Только сейчас, когда друг его мог погибнуть, Сергей впервые со всей ясностью, которая так неуместна, осознал, какое значение в его судьбе имеет Чолпонбай.

Чоке продолжает ползти все ближе к стогу. Его уже не видно, но шорох слышен.

И вдруг трассирующая пуля прочертила яркую линию со стога к тому месту, где сейчас проползает Чоке. Одна пуля… И Чоке вдруг затих, замер. Замер или убит? Может, ранен? Чоке! Чоке!..

Мурашки ползут по спине… Что это? Неужели показалось? Шорох? Нет! Слышен шорох! Значит, жив! А сердце не отпускает. Ведь если заметили с такого расстояния, то что же будет, когда Чоке подползет к самому стогу?

— Сдавайся! — и Сергей, уже не раздумывая, лишь бы отвлечь на себя огонь, вскочил и, стоя, выстрелил два раза.

Прозвучал ответный выстрел. Что-то обожгло правое бедро.

— Сдавайся! Второе отделение, зайти справа! Первое отделение, залечь у сарая! Третье — за мной! — коротко отдавал Сергей команды несуществующим отделениям.

А сам зигзагами бежал к стогу. Часто падал, отползал в сторону, мгновенно вскакивал и снова делал короткую перебежку.

Оттуда били по нему, но не точно. Пули со свистом пролетали мимо.

— Взять живым! — командовал Сергей.

Он подбегал к стогу под выстрелами, а сам думал о друге, боялся, что его заметят. Но когда огонек мелькнул у основания стога, когда пламя быстро начало карабкаться кверху, Сергей на какое-то мгновение не понял, вернее, не сразу поверил, что Чоке жив! Сейчас это подтверждал огонь. Он уже взметнулся ввысь, хотя в его отсветах фигуры Чоке не было видно…

И тут со стога в ту сторону, что была еще не оцеплена огнем, зловеще метнулась фигура.

Едва незнакомец коснулся сапогами земли, как тут же кто-то сбил его с ног.

Сергей кинулся к месту схватки и увидел, как ловко Чоке скрутил лазутчика, вывернув ему руки, не давая дотянуться до ножа.

Две руки — рука лазутчика и рука Чоке — устремились к ножу.

Сергей на бегу нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало: кончились патроны. И тут Сергей неожиданно споткнулся о тело убитого, упал.

Когда вскочил на ноги, увидел, что в руке лазутчика сверкнул нож, — тот кидается с ним на Чоке. Раньше, чем Сергей сообразил, что ему следует делать, его тело уже бросилось вперед, рука схватила у запястья руку лазутчика. Но тот с силой вырвал ее, и нож вошел бы в грудь Сергея, если бы не подоспел вовремя верный друг Чоке. В бою так часто случалось. Вот и сейчас…

Нож отлетел в сторону. Вдвоем, а потом и втроем с Алексеем Бандурой они связали ремнем пойманного.

— А, мать вашу растак! — на чистейшем русском языке выругался лазутчик.

В свете пылавшего стога они разглядели и его крестьянскую одежду, и его перекошенное злобой лицо, и сильные, загрубевшие черные ладони. На безымянном пальце правой руки блеснуло серебряное кольцо…

— Так ты?! — Сергей не мог выговорить слово «русский». Не мог, потому что за многие дни войны, за долгие, тяжкие дни отступления он сам первый раз своими глазами видел предателя. Высокий, с очень выпуклой грудью, с выпученными глазами, остроносый и тонкогубый, лазутчик с презрением смотрел на Сергея, на Чоке, на Бандуру.

— Так ты? — и Сергей поперхнулся. — Как ты мог против своих?

Но тот в ответ лишь оскалился.

— Идем! — и они повели его.

Чоке шел с автоматом наготове справа. И когда предатель нехотя повернул к нему голову, он