По воле судьбы - Колин Маккалоу

В крепости атватуков Цезарь нашел сокровища кимбров и тевтонов, которые они оставили здесь, покидая землю скифов, богатую золотом, изумрудами, сапфирами и всем прочим. Генерал имел право присвоить всю выручку от продажи рабов, но трофеи принадлежали казне и каждому человеку в армии, от командира до рядового. Даже при этом раскладе, когда все было пересчитано, переписано и длинный обоз повозок с драгоценной поклажей отправился в Рим, сопровождаемый надежной охраной, Цезарь знал, что с денежными затруднениями в его жизни покончено навсегда. Продажа племени атватуков в рабство дала ему две тысячи талантов, а доля в трофеях обещала составить еще большую сумму. Его солдаты станут зажиточными людьми, а легаты смогут купить себе право на консульство.

И это было только начало. Галлы добывали серебро в рудниках, намывали золото в речных отложениях, стекавших с Севеннского хребта. Они были превосходными ремесленниками, умели обрабатывать сталь. Даже конфискованные груды окованных железом колес или добротно сделанных бочек представляли собой хорошие деньги. И каждый сестерций, посланный Цезарем в Рим, увеличивал его личную ценность в глазах римского люда, его dignitas.

Боль от потери Юлии никогда не утихнет, но он не был Крассом. Деньги для него являлись не самоцелью, а только средством упрочить себя. Годы подъема по социальным ступеням показали ему, что главное не богатство, а dignitas — достоинство, дух. Что бы ни возвышало его теперь, служило и возвышению умершей Юлии. Это несколько утешало. Его собственные старания и ее врожденная способность пробуждать в людях любовь были порукой тому, что римляне сохранят память о ней как о всеобщей любимице, а не как о дочери Цезаря и супруге Помпея. Он же, с триумфом вернувшись в Рим, непременно устроит в ее честь погребальные игры, хотя Сенат и запретил это. Но он настоит на своем, даже если, как однажды он пригрозил почтенным отцам в Сенате (правда, по другому поводу), ему придется собственным сапогом раздавить им яйца.

Писем личного плана хватало. Некоторые были в основном деловыми, как, например, отчеты его самого преданного сторонника Бальба, испанского финансиста из Гадеса, и Гая Оппия, римского банкира. Размер сегодняшнего состояния Цезаря завлек в его сети еще более прозорливого финансового чудодея, Гая Рабирия Постума, которого в благодарность за реорганизацию и упорядочение бухгалтерской системы в Египте царь Птолемей Авлет и его александрийские фавориты начисто обобрали и без гроша посадили на корабль, отправлявшийся в Рим. Именно Цезарь одолжил Рабирию денег, чтобы тот мог начать все сначала. И именно Цезарь поклялся, что соберет однажды с Египта все, что Египет задолжал Рабирию.

Были письма от Цицерона, который сильно переживал по поводу денежных затруднений своего младшего брата Квинта и с теплотой выражал соболезнования Цезарю в связи с постигшей его утратой. Несмотря на тщеславие и высокое самомнение, Цицерон, несомненно, был добрый и искренний человек.

А вот и свиток от Брута! Ему вот-вот стукнет тридцать, он собирается избираться на младшую должность в Сенат. Еще из Британии Цезарь написал Бруту, предлагая должность квестора в своем штате. Старший сын Красса Публий прослужил у него квестором семь лет, а в этом году он взял к себе в том же качестве младшего брата Публия, Марка Красса. Замечательные ребята, однако основная обязанность квестора — следить за финансами. Цезарь предполагал, что сыновья Красса просто обязаны это уметь, но он просчитался. Потрясающие командиры не могли сложить два и два. В то время как Брут был по натуре истинным плутократом и умел как делать деньги, так и пускать их в оборот. Сейчас этим занимается толстяк Требатий, но, строго говоря, такая работа не для него.

Брут… Прошло уже много времени, но Цезарь все еще испытывал чувство вины перед ним. Брут так любил Юлию, он терпеливо ждал десять лет, пока та подрастет. Но потом в руки Цезаря упал дар богов. Юлия безумно влюбилась в Помпея Великого, а тот — в нее. Это означало, что Цезарь мог крепко привязать к себе своего основного соперника самой нежной и мягкой веревкой. Он разорвал помолвку дочери с Брутом (который в те дни уже носил приемное имя Сервилий Цепион) и выдал ее за Помпея. Непростая ситуация, оказавшаяся не по силам потрясенному сердцу отвергнутого жениха. Мать Брута, Сервилия, много лет была любовницей Цезаря. Чтобы сохранить ее приязнь после нанесенного оскорбления, он подарил ей жемчужину стоимостью в шесть миллионов сестерциев.

Спасибо за предложение, Цезарь. С твоей стороны очень любезно думать обо мне и помнить, что я в этом году должен сделаться квестором. К сожалению, я еще не уверен, что получу это звание, поскольку выборы отложили. Возможно, до декабря, когда трибы будут избирать квесторов и военных трибунов. Но сомневаюсь, что дело дойдет до магистратов старшего ранга. Меммий спит и видит себя консулом, а мой дядя Катон поклялся, что, пока тот не снимет кандидатуру, курульным выборам не бывать. Кстати, не обращай внимания на оскорбительные слухи о подоплеке его развода. Дядю купить нельзя.

Я между тем собираюсь в Киликию по личной просьбе ее нового губернатора Аппия Клавдия Пульхра. Теперь он мой тесть. Месяц назад я женился на его старшей дочери Клавдии. Очень милая девочка.

Еще раз благодарю тебя за предложение. Моя мать в порядке. Я полагаю, она тебе напишет сама.

Вот так! Прими это, Цезарь! Он отложил свиток, моргая от шока, а не от слез.

«Шесть долгих лет Брут не женился. Моя дочь умирает, и через неделю он женится. Кажется, он лелеял надежду. Ждал, уверенный, что она устанет от брака со стариком, который ничем не может похвалиться, кроме военной славы и денег. Ни рода, ни достойных упоминания предков. Интересно, как долго ждал бы Брут? Но она нашла в Помпее настоящего мужчину, да и тот никогда бы не устал от нее. Мне самому всегда не нравилось то, как я поступил с Брутом, хотя я и не понимал, как много значила для него Юлия, пока не разорвал их помолвку. И все же это надо было сделать, независимо от того, кому будет больно и какой сильной окажется боль. Госпожа Фортуна одарила меня дочерью, достаточно красивой и энергичной, чтобы очаровать именно того человека, который был мне отчаянно нужен. Но чем удержу я Помпея теперь?»

Сервилия, как и Брут, прислала единственное письмо, в отличие от Цицерона, размахнувшегося на четырнадцать эпических сочинений. Письмо тоже короткое. Прикосновение к нему вызвало весьма странное чувство, словно бумага была пропитана ядом, способным поражать через кончики пальцев. Цезарь закрыл глаза и попытался вспомнить Сервилию. Ее облик, ее манеры, ее разрушительную, агрессивную страсть. Что бы он ощутил, увидевшись сейчас с ней? Прошло почти пять лет. Сейчас ей пятьдесят, ему — сорок шесть. Но наверное, она все еще привлекательна. Она всегда следила за собой. За своей внешностью, за своими прекрасными волосами, черными, как безлунная ночь и как ее сердце. Он ничуть не виновен в том, сколько разочарований принес ей Брут, она сама во всем этом повинна.

Думаю, ты уже прочел письмо Брута и получил его отказ. Все должно идти заведенным порядком, и в первую очередь у мужчин, ты сам хорошо это знаешь. По крайней мере, у меня теперь есть невестка-патрицианка, хотя, признаюсь, нелегко делить свой дом с другой женщиной, не приученной к моим нравам. К счастью, Клавдия — мышка. Не могу представить Юлию мышкой, несмотря на всю ее хрупкость. Жаль, что в ней не было твоей стальной твердости. Поэтому, конечно, она и умерла.