С высоты птичьего полета - Сьюзен Кельман

– Ш-ш-ш, – сказал он, снова успокаивая ее страхи. – Не беспокойся, моя милая Эльке. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Слушай меня. Если по какой-то причине мне придется уйти, тогда ты должна будешь найти свой собственный путь к миру и счастью. Ты не можешь жить в страхе. Это разрушит изнутри твою красоту. А затем добавил с озорной ухмылкой:

– И тогда к кому я вернусь? К сумасшедшей старухе с растрепанными волосами, живущей в доме-лодке и разговаривающей с самой собой?

Она игриво ударила его по руке:

– Не смей шутить со мной о таких вещах, ты никуда не пойдешь! Ты останешься здесь со мной навсегда. Он снова притянул ее к себе, касаясь теплыми губами ее щеки, чистый запах его мыла задержался на ее коже:

– Конечно, нет. Просто пообещай мне, Эльке, что ты не будешь оглядываться назад, если мы вдруг расстанемся? Что ты найдешь способ быть счастливой. Обещай мне.

Она медленно кивнула.

Он еще больше напрягся:

– Нет, произнеси это. Только так я смогу вынести разлуку с тобой хотя бы на один день. Я должен знать.

– Я обещаю найти способ быть счастливой, если… нам придется расстаться.

– Славно, – сказал он уже непринужденным голосом.

Осторожно перевернув ее на спину, он поцеловал ее ладонь. Он погладил ее, рисуя кончиками пальцев на коже крошечные круги, прежде чем подойти к ее лицу. Он изучал каждую черточку на лице, прежде чем поцеловать ее в губы, затем в щеку и начал постепенно спускаться вниз по шее.

– А теперь, – проговорил он, медленно расстегивая ее блузку, – давай подумаем, чем оплатить мою песню, да?

Они подъезжали к дому оберштурмбаннфюрера[11], Ингрид не могла поверить в реальность роскошного здания по ту сторону сверкающего окна черного «Мерседеса». С начала войны нищета вокруг вызывала у нее отвращение, но сейчас она словно очутилась в сказке. Как только машина остановилась, она заметила величественные, ярко освещенные белые мраморные колонны. Под их сводами вереница ярко-красных флагов, украшенных свастиками, колыхалась на прохладном ночном ветру. Молодой офицер отдал честь и распахнул дверцу машины. Ингрид посмотрела на своего спутника. Его черный парадный мундир сидел безупречно, серебряные пуговицы сверкали, как и высокие сапоги. Каждый раз при взгляде на него, ее сердце замирало.

Молодой офицер протянул ей руку и помог выйти из машины. Шагнув в ночь, она ощутила себя звездой голливудских фильмов. Вокруг нее оказались офицеры, одетые в такие же парадные мундиры. Они разговаривали и смеялись, стоя небольшими группами, многие смотрели на нее с восхищением. Ей нравилось внимание. На ней было блестящее черное платье, длиной до щиколоток, и маленькое белое меховое манто – подарок Генриха. Он возвышался рядом с ней, и девушку вновь охватила гордость.

К ним подошла компания офицеров, они пожимали руки, бегло переговариваясь с Генрихом по-немецки. Когда он представил Ингрид, все тепло заулыбались и уважительно закивали.

Взяв Ингрид под руку, он повел ее по белым каменным ступеням в особняк. Внутри дом оказался еще великолепнее, чем снаружи. Посреди просторного холла возвышалась широкая, богато украшенная лестница из белого мрамора, а между элегантными хрустальными люстрами висели еще знамена со свастикой, они качались, трепетали от жара, поднимающимся из комнаты. Порхала рядом с Генрихоми знакомясь с людьми, она продолжала рассматривать роскошное убранство дома. Генрих всегда будет представлять ее, как «Ингрид, одна из наших добрых голландок». И это представление несомненно будет вызывать улыбки и похвалы: «Замечательно» или «Чудесно». Ей нравилась быть востребованной, быть одной из «наших добрых голландок».

В какой-то момент Генрих извинился, и дав ей понять, что скоро вернется, отошел пошептаться с другим офицером.

Пока его не было, она бродила по комнате, любуясь всей этой красотой и представляя себе жизнь с Генрихом и все, чем она будет обладать. От него она узнала, что армия вермахта собирает сокровища: такие как, например, ее великолепное меховое манто. Ее возбуждала сама мысль о том, что жизнь, полная борьбы, осталась позади. Она была создана для такой жизни как эта.

Пока она осматривала комнату, к ней подошла молодая девушка в черном форменном платье и белом фартуке. В руках горничная держала большой серебряный поднос с хрустальными фужерами, полные золотого игристого напитка. Она приблизилась, и Ингрид стало не по себе. Девушка долго и странно вглядывалась в Ингрид, и прежде чем протянуть поднос, спросила на чистом голландском. Ингрид смутно припомнила, что они вместе учились в одной школе.

– Хотите шампанского?

Ингрид взбесили слова девушки, и не только сама фраза, но и то, с каким суровым презрением они были сказаны.

Она вытянулась. Ей доводилось встречаться с завистью и раньше, и сейчас, она была почти уверена, это именно зависть. Холодно и надменно Ингрид бросила ей:

– Да, хочу, – Она взяла бокал с подноса и слегка улыбнулась надеясь, чтона этом все и закончится.

Однако, когда Ингрид отвернулась, девушка продолжила со злобой в голосе:

– Говорят, оно очень хорошее. Надеюсь, оно того стоит.

Ингрид повернулась, но девушка лишь с ненавистью посмотрела на нее и ушла.

Что она имела в виду, когда сказала, что надеется, что оно того стоит? Ингрид была в ярости. Как грубо. Она слышала, что многие недовольны тем, что их заставляют работать на немцев, но откуда такая враждебность? Неужели она не понимает, какая это честь? Потягивая шампанское, она решила, что обязательно будет строго отбирать девушек, которые будут обслуживать их с Генрихом званые обеды.

Генрих присоединился к ней, и они продолжили светский променад. Худощавый, похожий на паука, оберштурмбаннфюрер с крючковатым носом и зачесанными на косой пробор волосами, бочком подошел к ней и представился как хозяин дома. Целуя ей руку, он задержал ее в своей дольше положенного, без стеснения заигрывая.

– Ну как, Ингрид, нравятся ли вам новая Голландия и мой новый дом? – спросил он, обводя комнату рукой.

Она ответила улыбкой:

– Очень. На мой взгляд, оккупация – лучшее, что случалось с нашей страной.

Он медленно оглядел с ног до головы.

– Вы сегодня очаровательны; я польщен встречей с такой прекрасной барышней.

Ингрид просияла. Она даже не могла назвать его даже приятным, но все равно ей нравилась его лесть. Потом, крепко схватив ее за руку, он прошептал ей на ухо:

– А только Генрих претендует на вас?

Его грязный намек ошеломил ее, и она нервно захихикала, полагая что он так непристойно заигрывает.

Отстранившись, Ингрид сменила тему разговора: