Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

Серкамон пожал плечами.

– Жабер! – крикнул барон Теодульф.

Оруженосец барона мгновенно вырос перед ним.

Оруженосец был невысок и хмур. На нем были короткие штаны, башмаки на пряжках и кожаный колет, надетый прямо на голое тело. На поясе у него висел простой железный кинжал.

– Жабер, – приказал барон, утирая обильный пот со лба огромным полотняным платком. – Иди и останови вон того храмовника. Останови его и спроси, что в такой жаркий час под стенами Акры делает в моем присутствии столь жирная, столь упитанная свинья?

Жабер хмуро кивнул, но не бросился исполнять приказание.

Серкамон усмехнулся. Он понимал Жабера, но не хотел сейчас даже кивком помочь ему. Пусть храмовник и отстал от свиты графа Готье, задержавшись возле палатки торговца хлебами, все равно Жабера можно уже считать мертвецом. Граф Готье был не из тех, кто может стерпеть оскорбление, пусть нанесенное даже не ему лично, а кому-то из его людей. Единственное, что мог сделать серкамон для Жабера, это немного потянуть время, чтобы граф Готье и оруженосцы могли отъехать достаточно далеко.

Но не успел.

– Ты еще здесь, Жабер?

Жабер хмуро повернулся и двинулся к палатке торговца.

Барон Теодульф замер, ожидающе выпучив свои выпуклые черные глаза. Серкамон тоже внимательно следил за происходящим. Они не слышали, что именно говорил Жабер храмовнику, наклонившемуся с лошади, но храмовник несколько раз посмотрел в сторону барона Теодульфа, а потом действительно повернул лошадь.

Подъехав к белой палатке барона Теодульфа, храмовник перекрестился и спешился.

Барон не ошибся. Храмовник и впрямь выглядел упитанным. К тому же, похоже, ни одна болезнь в последние годы не тревожила храмовника. Он чувствовал себя свободно, хмурый вид барона Теодульфа его не смутил, хотя по привычке храмовник старался казаться смиренным.

– Ты передал мой вопрос храмовнику, Жибер? – грозно спросил барон у оруженосца, даже не взглянув на спешившегося монаха.

Жабер молча кивнул.

– Ты передал ему мой вопрос совершенно точно?

Жабер молча кивнул.

– И что тебе ответила эта толстая жирная хорошо упитанная свинья в плаще такого чистого белого цвета?

– Брат Серджо сказал, что сейчас не время для ссор и шуток. Он сказал, что штурм крепости может начаться в любой момент, – хмуро ответил Жабер, стараясь не смотреть на храмовника. – Еще он сказал, что в последнее время пилигримы маршала Шампанского очень возбуждены. Они не хотят ждать окончания переговоров. Они не хотят ждать выздоровления короля Ричарда. Они хотят взять Акру без всяких условий, чтобы можно было получить сразу все припасы и все богатства города. И чтобы можно было свободно поставить всех жителей города на рынок Антиохии, не убивая их. Еще он сказал, что Господь сам рассудит, что случится с каждым, но он утверждает, что братья ордена в любой момент готовы помочь воинам маршала Шампанского.

– Клянусь всеми святыми, это означает лишь то, что жирные храмовники в любой момент готовы трусливо, но нагло разграбить город, войдя в него за спинами воинов!

Жабер кивнул. Он старался не смотреть на монаха. И, несомненно, был рад, что граф Готье Бриеннский с оруженосцами успел отъехать далеко, не заметив того, что монах отстал.

– Мой оруженосец правильно пересказал мне твои слова, монах?

Храмовник смиренно кивнул.

– Клянусь мощами святого Николая, я слышу сегодня удивительные вещи! Неужто это правда, что храмовники способны перебороть свою врожденную трусость и помочь истинным воинам в штурме Акры?

Брат Серджо перекрестился и смиренно указал на вал:

– Мы всего лишь слуги Господни. Мы делаем все, чтобы помочь общему делу.

– Что ты имеешь в виду, монах?

– Разве ты не видишь ту боевую машину на валу, которая беспрерывно обстреливает Акру? Она принадлежит тамплиерам и обслуживается смиреной братией.

– Разве это не машина герцога Бургундского, прозванная Злой соседкой?

– Нет, – все так же смиренно пояснил храмовник. – Злую соседку сарацины еще вчера сожгли греческим огнем при вылазке. А боевая машина, которую я тебе показываю, обслуживается тамплиерами, и, осмелюсь напомнить, смиренная братия стоит на этом валу уже несколько месяцев. И насыпать христовым воинам вал помогали тоже люди ордена храмовников. Господь позволяет нам владеть оружием и направлять его против неверных.

– Клянусь небом, этот монах говорит разумно, жадность еще не совсем помутила его голову! – удивился барон. – Но разве Господь позволяет вам учинять несправедливый грабеж в занятых городах?

– Смиренная братия ордена всегда идет в бой с передовыми отрядами. Если святые братья занимают дворец, он становится имуществом ордена, – в голосе монаха как бы прозвучал некий упрек. – Если святые братья захватывают золото, припасы и оружие, все это тоже отходит в собственность ордена. Ни один святой брат ордена ничем отдельно не владеет. Каждый святой брат дает перед Господом обет целомудрия, бедности и послушания. Мы не поем веселых песен, не смотрим выступления жонглеров, не охотимся с соколами и не играем в кости. Нам ничего и нигде не принадлежит, но все, что мы можем взять у врагов Господа, принадлежит ордену.

– Но на тебе красивый плащ, монах, – медленно произнес барон Теодульф. – Он не потерт и не испачкан. Видно, что за твоей одеждой следят. Ты хорошо упитан и не выглядишь больным. Видно, что у тебя нет никаких проблем с пищей и с водой. У тебя на поясе кинжал из дамасской стали, а под седлом прекрасная лошадь. Разве все это не принадлежит тебе?

– Разумеется, – смиренно, но уже с некоей затаенной усмешкой произнес монах. – Разумеется, все это принадлежит ордену.

Сейчас барон взорвется, подумал серкамон.

Сейчас он, наверное, поднимет руку на брата-храмовника.

Серкамон даже чуть передвинулся, чтобы помешать барону впасть в такой грех, но в это время раздался громкий крик Жабера:

– Глядите!

Все повернулись.

На валу, насыпанном пилигримами, раздались отчаянные крики.

Машина, которую обслуживали тамплиеры, выбросила очередной камень, и он со свистом ударил в стену, обрушив один из зубцов. Сверкнув на солнце, взлетел в воздух сломанный клинок убитого сарацина, но тут же с другой стороны вала, со стороны крепости, на вал полезли люди в бурнусах. Они яростно выкрикивали дикие птичьи слова и размахивали кривыми саблями. Часть тамплиеров, отбиваясь мечами, сбилась на валу в плотную группу, остальные в панике побежали вниз к палаткам, между тем как ворвавшиеся на вал сарацины забрасывали орудия сосудами с греческим огнем. Разбиваясь, сосуды изливали на землю и на деревянные станины орудий густую черную жидкость, похожую на помои, но странные помои вдруг сами по себе вспыхивали чудовищно ярким огнем, при этом раздавался шум взрыва.