Ненастье - Алексей Иванов

— Круто, блин! — признал Серёга. — Немец, пошли за нашими.

«Афганцы» гнали торговцев прочь от бетонки, хотя не имело значения, куда гнать, лишь бы сорвать с места. Страх взбудоражил всех. Люди, очумев, носились, сшибали друг друга с ног, топтали вещи. Никто не сопротивлялся погромщикам, но порой из толпы истерично выкрикивали: «Нелюди!», «Фашисты!», «Привыкли в Афгане грабить и насиловать!»

В суматохе уже сноровисто шныряли мародёры — те, кто сообразил, что под шумок можно урвать добычу. Какая‑то женщина, спотыкаясь, катила по ямам велосипед. Мужчина в пальто упал на четвереньки и что‑то колупал в земле. Два парня, семеня, упрямо тащили из давки коробку с телевизором. Уползали машины: на рытвинах высокие фургоны опасно раскачивались. Всё пространство было взболтано хаотичным, бессмысленным мельтешением.

— Смотри, Немец, никто не защищается, — пренебрежительно заметил Серёга. — Точно — бараны. Вон по рельсам дриснули на станцию…

Дальше всех оторвался от своих Басунов. Он уходил вперёд в одиночку, провоцируя, чтобы на него напали. Он хотел, чтобы противник был перед ним виноват — тогда сам он автоматически чувствовал себя правым.

В переполохе общей эвакуации Басунов наткнулся на парня, который собирал рассыпанные по земле грампластинки в ярких импортных конвертах. Басунов опустил берц на конверт с надписью «Def Leppard». Под ботинком захрустело. Парень вскинулся: это был длинноволосый неформал с бородкой.

— Вроде блядь, а с бородой! — деланно удивился Басунов.

Музыкой он не интересовался, а доморощенных нефоров терпеть не мог. Для Басунова их понты означали, что эти сосунки присвоили право раздавать оценки, что хорошо, а что плохо, но право на такие оценки Басунов ревниво считал исключительно своим, потому что заслужил его в Афгане.

Басунов давил берцем диски — «Scorpions», «Rainbow», «Deep Purple».

— Да вы же просто гиббон… — с тихой ненавистью сказал нефор.

Басунов стегнул его цепью поперёк плеча, чтобы сломать ключицу.

— Садист! — закричал нефор, кривясь набок. — Вы все в Афгане садисты!

Басунов тотчас размахнулся цепью, ощущая себя полностью свободным. Длинноволосый нефор кособоко бросился прочь, и Басунов ринулся за ним.

«Афганцы» зачистили уже половину территории. Грейдеры двигались, словно тралы: их огромные рубчатые колёса ломали доски и давили коробки, бульдозерные ножи сгребали ящики и покрышки, волочили грязное тряпьё. За «афганцами» оставалась просто свалка: рваная одежда, пластмассовый лом, сплющенные флаконы, мятая обувь, блестящие клочья упаковок. Среди мусора бродили потрясённые люди, что‑то подбирали, отряхивали. Пожилая женщина в пальто с оторванным хлястиком сидела на земле и плакала:

— Я же… Я же их в школе читать‑писать учила… А они меня бьют…

Серёга поддел ботинком и вывернул искалеченную куклу. Он понимал, что испытывают люди, которых избили, ограбили и прогнали. Эти люди привыкли иметь достоинство, их уважали на работе, их называли на «вы», — и вдруг они поняли, что они скот, для которого есть пастухи. Оскорбительно.

В Афгане он тоже прошёл через такое потрясение, когда осознал, что он — «туловище», как говорит Бычегор. Им распоряжаются командиры, как хотят; его могут принести в жертву или потерять — и никому за это ничего не будет. Он — копейка в чужом кошельке. Но ведь он смог выстоять, он вернул себе право распоряжаться своей жизнью. Пусть и другие борются.

— За Афган вас судить надо, а за это вообще расстрелять! — крикнул Серёге какой‑то мужчина с детской коляской, переделанной в тележку.

А на окраине рынка Басунов всё ловил волосатого нефора. Этот пидор гибко проскакивал в суете между людей, а Басунов расшвыривал встречных. Волосатик вылетел из толпы и побежал по склону железнодорожной насыпи. Над ним медленно катился длинный грузовой состав. Басунов тоже вывернул на склон — вот уж здесь‑то он быстро догонит козломордого мудака.

Нефор оглянулся, понял, что «афганец» не отстанет, и бросился выше, к поезду. Сплошная череда вагонов прерывалась просветами пустых открытых платформ; беглец подождал такую платформу и через борт ловко взобрался наверх. Он метнулся на другую сторону, соскочил вниз — и тут Басунов увидел, как за колёсной парой по шпалам кубарем прокрутились руки‑ноги. Крик, если он и прозвучал, затерялся в стуке и лязге состава.

Басунов остановился, тяжело дыша. Поезд долго тянулся мимо него.

Последний вагон унёсся вдаль. Басунов поднялся на рельсы, закурил и пошагал туда, где на смоляных шпалах и на гравии темнели мокрые пятна.

Длинноволосый нефор лежал под насыпью в неглубокой дренажной канаве, полной жёлтых листьев. Жёлтых — и ещё красных, блестящих, будто бы кленовых или рябиновых, хотя за насыпью всеми веточками трепетала берёзовая лесополоса. Парень был жив: он тихо стонал и ворочался, утопая в осеннем опаде, и от его движений багряных листьев становилось больше.

Басунов не стал спускаться и выяснять, чего там беглецу сломало‑порвало‑отрезало. Он молча смотрел сверху, не испытывая ни жалости, ни злорадства, ни удовлетворения. В душе была только брезгливость, да ещё где‑то в самой глубине чуть пульсировала тоненькая жилка страха. Басунов видел кровь в Афгане, но там кровь пугала его почему‑то куда больше. Он щелчком отбросил окурок и пошагал прочь. Никто не заметил, как он гнался за этим мокрожопиком, никто не видел его тут, на рельсах. Ну и всё.

А территория рынка уже обезлюдела: разбежались почти все, кроме самых пострадавших, которые, отупев, бродили как на пепелище. Грейдеры разворачивались. «Афганцы» возвращались к своим автобусам и оживлённо обсуждали трофеи: кто‑то разжился фотоаппаратом, кто‑то — утюгом, кто‑то — блоком сигарет. Серёга тоже поднял какую‑то книгу и глянул на разворот.

— Слушай, Немец, прямо про нас стихи, — усмехнулся он: — «Захватили золота без счёта, груду аксамитов и шелков, вымостили топкие болота епанчами красными врагов». Что за хрень — аксамиты, епанчи?

— Не знаю, — Герман оглядывал захламленный пустырь, парней, машины на бетонке. — Думаешь, торговцы сюда вернутся после нашего погрома?

— Сто пудов, — Серёга бросил книжку в кучу мусора. — Куда денутся? И вернутся, и торговать в терминал залезут. На рынке гордых нету, Немец.

— А зачем «Коминтерну» рынок?

Холодное солнце летело в небе над пустырём, словно безгрешный ангел.

— Я чую, Немец, что будет война. У меня на всё такое нюх с Афгана. И мне нужна база. Чтобы я достроил свою экономику и не боялся подставы.

— Что у тебя за экономика, Серый? — осторожно спросил Герман.

— Четверть дохода — доля командира и Штаба. Четверть на «Коминтерн»: транспорт, зарплаты работникам, аренда. Четверть — социалка: матпомощь, пенсии инвалидам, оплата лечения и учёбы, займы. Это чтобы на выборах парни меня и выбирали командиром. А четверть — на развитие бизнеса. Такой расклад, Немец, я сам в Уставе «Коминтерна» прописал. Читать надо.