Спасите наши души - Ромен Гари

Она тряхнула головой.

— Все вы сволочи, что одни, что другие, — сказала она совершенно спокойно и слегка улыбнулась.

— Суть дела в том, чтобы предугадать, кто именно — страны свободного мира или авторитарные режимы… — Старр прервал свою речь и рассмеялся. — К черту! И чего это я заговорил таким тоном, будто прошу повышения по службе? Захочешь бросить нас, малыш, только намекни. Придумаем что-нибудь другое.

Апельсины у нее на коленях сверкали в лучах солнца.

— Я и дальше буду помогать вам, — сказала она. — Лучше, чтобы это все же была христианская страна, чем…

Старр поспешно отвернулся: не время для цинизма.

— Джек, ты подходил близко к… к одной из этих штуковин?

— Разумеется. Наш технический отдел сделал несколько экземпляров.

— Тебе не кажется, что это… заразно?

— Что заразно?

— То, что внутри. Оно пытается общаться…

— Тебе нужно отдохнуть.

— Происходит утечка…

— ЧТО?

— Страдание внутри настолько велико, что ему удается… просочиться… Оно передается…

— Послушай, Мэй…

Голос Старра внезапно посуровел. Во рту у него пересохло, и он почувствовал комок в горле.

— Миллионы людей по всему миру живут в постоянных страданиях — и ничего не «просачивается». Не передается. Но возможно, в нашем случае имеется все-таки какое-то вредное побочное воздействие. Возможно, какие-то химические вещества проникают сквозь оболочку наружу. И они могут наносить вред нервной системе. Однако это всего лишь часть более общей проблемы загрязнения, которую рано или поздно нам обязательно удастся решить. Ведь это пока что экспериментальные модели, и они еще будут совершенствоваться. — Старр поднялся. — Мне нужно идти.

В этот момент он заметил на стене пейзаж Сезанна: гору Святой Виктории. Едва он успел разглядеть ее, как картина исчезла. На ее месте оказалась мертвая собака, привязанная к дереву. Одна из тех животин, что французы оставляют подыхать, отправляясь в отпуск. В следующее мгновенье на стене появился норвежский охотник, который смотрел на Старра и смеялся. В поднятой руке у него была дубинка, готовая вот-вот обрушиться на белька. За этим последовали груда трупов в Бухенвальде и Мадонна эпохи Возрождения.

Культурное побочное воздействие. Его предупреждали.

На лбу у него выступили капельки пота, он повернулся к Мэй. Знать-то об этой проблеме он знал, но свыкнуться с ней у него пока никак не выходило.

— Ты случайно не принесла какой-нибудь из их последних шедевров?

— Да. Марк сам мне его дал.

Она сняла с запястья часы.

— Очень красивые.

— Что-то не так со стеклом. Циферблата совсем не видно. Плесень, что ли.

Старр сунул часы в карман. Затем поцеловал Мэй в лоб, сам себя ненавидя за этот показной псевдоотеческий жест. Внезапно он ощутил ужас перед своим собственным лицом, перед суровыми чертами, перед глазами, в которых не было и тени иллюзий. Сентиментальность — вещь недопустимая, но ведь есть еще и то, что на языке ядерного оружия называется overkill, дословно — «чрезмерное убийство». Это прекрасное выражение обозначает число убитых, превышающее то число, что требовалось для победы. Он так тщательно вымарал в себе следы «сентиментальности», что те проступили на его лице неизгладимым отпечатком. Вот так человек и превращается в камень.

— Не терзай себя, Мэй. Это в природе человеческого гения — искать. Поиски, стремление к невозможному. Всегда идти дальше и дальше. А когда кажется, как, например, в этом случае, что ты зашел слишком далеко, это означает лишь одно — ты зашел недостаточно далеко. Поиски нужно доводить до конца.

В ее по-детски чистых голубых глазах блеснула грусть.

— Как и предсказывалось, — произнесла она.

— Малыш, мы, агенты американской разведки, люди простые. Мы не привыкли смотреть на бога как на подрывной элемент.

На улице Старр внимательно изучил часы. Стекло было влажным, всё в капельках. Эта штука внутри — потеет, подумал сидевший в нем циник. Но нужно было быть осторожным. Сплавы, из которых делались корпуса батареек, оставляли пока желать лучшего. Поэтому имело место вредное побочное воздействие — вроде того, что он только что испытал на себе. Нередко возникали галлюцинации, сопровождавшиеся то ликованием, то глубокой подавленностью. Советские психиатры очень заинтересовались этим феноменом и обнаружили, что у жертв этого отравления часто возникают «реформаторские и мессианские» наклонности. Похуже, чем какой-нибудь ЛСД. Эта штука по действию подобна наркотику контркультуры, и нужно хорошенько с ней разобраться, прежде чем она попадет в руки подрастающему поколению.

Бывший тронный зал императорского дворца в Пекине теперь был строгим, пустым помещением; от недавнего прошлого в нем уцелел только красно-желтый плакат, занимавший всю стену: Ленин, выступающий перед толпой трудящихся, со знаменитой фотографии 1917 года.

Пэй старался не поднимать глаз. Невозможно было смотреть на старика, сидевшего в большом, обитом серым войлоком кресле возле окна, и не чувствовать себя при этом бестактным и грубым. Характерная, почти идеальная округлость лица Мао стерлась, и сходство с каноническим портретом приняло характер пародии: черты смешались и одряхлели, превратившись в небрежный набросок прежнего облика. Легендарный военный френч лишь подчеркивал одряхление плоти.

— Этот скачок науки открывает новую захватывающую перспективу перед таким старым, уже мало на что годным человеком, как я…

Его речь в последнее время стала неуверенной и порой переходила в бормотание: отныне во время визитов глав иностранных государств нужно было прибегать к помощи «переводчиков», которые в действительности были специалистами в чтении по губам.

— Я всегда боялся, что однажды наступит день, когда мне уже нечего будет дать моему народу. Теперь же, благодаря этому новому открытию, я смогу вечно вносить свой вклад в дело прогресса Китая… Нам предстоит еще многое сделать, особенно в области образования. Думаю, мне хотелось бы стать светом…

Он улыбнулся.

— Представь маленькую сельскую школу. Темнеет. Учитель зажигает лампу. Дети обращают свои взоры к этому источнику света, и учитель говорит: «Этот свет продолжает идти к нам от нашего вождя Мао, основателя государства, который умер пятьдесят лет назад. Его энергия не была утрачена и не утратится никогда: согласно его воле, она стала светом. Он выбрал эту школу потому, что родился в этой деревне. И прежде чем начать урок, я призываю вас с благодарностью склониться перед этим сиянием, которое никогда не погаснет. Каждое новое поколение будет приходить сюда, садиться на эти скамьи и продолжать учебу в его негаснущих лучах…»

Он умолк и задумчиво посмотрел на Пэя.