Ярославский мятеж - Андрей Васильченко

Ситуация с ярославской милицией была в высшей мере симптоматичной. Во-первых, накануне событий июля 1918 года ее планировали слить с Красной гвардией, что было крайне оскорбительно для органов охраны правопорядка. Во-вторых, о неблагополучном положении в ярославской милиции говорили на заседании губисполкома еще 16 апреля 1918 года. Отмечалось, что «очень часты нарекания на милицию», что уже «не раз наблюдалось проникновение в милицию даже лиц с уголовным прошлым». Фактически советской милиции в Ярославле накануне белогвардейского восстания не было. Позднее советские исследователи писали, что эта крайне реакционная милиция за несколько дней до мятежа приняла на общем собрании «явно контрреволюционное предложение, и объявила что-то вроде забастовки». Так в чем же крылась причина столь вызывающего поведения? В июне 1918 года чекистами был арестован прежний начальник летучего отряда Силин. Перечень обвинений, выдвинутых в его адрес, выглядел по меньшей мере странным. Приведем ниже выдержку донесения нового начальника милицейского отряда:

«1. Бывший Начальник Губернского Летучего Отряда т. Силин всегда относился к подчиненным ему милиционерам очень жестоко и сурово, видя милиционера перед собою как какого-то врага. Я служу в отряде около 4-х месяцев и не слыхал от него ласковых слов ни к одному милиционеру, кроме своих любимчиков, которые вносили между командой и командным составом отряда вражду…

2. Начальником отряда увольнялись милиционеры за самые малые проступки, как-то запоздает, явится в отряд на 1 час и менее, чтобы могло ограничиться не в очередь на работу и на службу (на первый раз).

3. Ввиду такой суровости начальника многие увольнялись сами по заявлениям, ввиду невозможности продолжать службу; прошу обратить внимание, сколько милиционеров уволилось из отряда за время его короткого существования, несмотря на безработицу и голод.

6. Имелась в нем халатность к своим прямым обязанностям в следующем: так как у нас есть в отряде люди молодых лет, не бывшие на позиции. Я считаю, в таком случае лежало на его обязанности делать собрания [и] воодушевлять милиционеров, как мы должны стоять на защите Советской власти, как мы должны действовать при контр-революционных выступлениях, из нас многие не слыхали не только орудийного, а даже оружейного выстрела, многие не знают, как и обращаться с винтовками, [и] это ему все было не нужно.

7. Я много слыхал от вольной публики, что вот скоро крах Советской власти, готовится контр-революционное выступление, как железнодорожных, так [и] фабричных рабочих; однажды даже докладывал начальнику и… [его помощнику] Сабуров[у] о том и просил их, чтобы они изредка проверяли по ночам нашу команду и домашний наряд, как дежурных дневальных и пулеметчиков, часто они бывали спящими не на своих местах, [что] в такое смутное и тяжелое для нас время нахожу недопустимым; при такой всей халатности нас – весь отряд могут разоружить только лишь человек 10 вооруженных, [а] наш отряд является в настоящее время главной опорой Советской власти.

8. Слыхал от многих из своей команды, [что они не знают] куда деваются те вещи, которые приносим с толкучки, и в домах [во время обыска] отбирались, как оружие, обмундирование и обувь, [и что] мало они видели, чтобы все эти вещи направлялись по принадлежности».

Справедливости ради отметим, что на сторону повстанцев переходили не только милиционеры, но даже чекисты, причем отнюдь не рядового состава. Так, например, случилось с секретарем Ярославской губернской ЧК Николаем Лепешкиным. Позже на допросе он показал: «В субботу утром 6 июля Баранов, комиссар летучего отряда, стал всех арестовывать служащих Чрезвычкома, но меня в это время не было. Я находился в своей комнате. Когда же я пришел, то никого в Комиссии не было, кроме Калинина, которого не арестовали, а отобрали оружие. Пост в Комиссии занимал часовой белой гвардии. После этого я ушел и скрывался, но после, а именно числа 10-го или 11 я пришел в комиссию, чтобы взять какие-либо вещи, но меня там же в Комиссии арестовали и отвели в штаб белой гвардии, где меня сначала хотели отправить на баржу и после отправили в окопы с винтовкой около моста через Волгу, где я пробыл пять суток, сражаясь против Красной армии. На шестой день я бежал. На Духовской улице меня ранило пулей в колено правой ноги. После чего меня отправили в 104 госпиталь, где и нахожусь до сего времени». Поэтому, когда после подавления восстания происходил «разбор полетов», высказанное мнение, что «в комиссии для борьбы с контрреволюцией сидит часть самой контрреволюции», выглядело вовсе не как большевистская паранойя.

Но вернемся в резервный отряд белых повстанцев, который продвигался в сторону Богоявленской площади. «До гимназии Корсунской дошли без дальнейших задержек. Там нас ждало донесение, что взяты без выстрела дом Лопатина и другие пункты, занятые советскими войсками и учреждениям, представлявшие для нас наибольшую опасность». Перхуров описывал действия в тот час так: «Захват города продолжался. Вскоре раздался один орудийный выстрел, а затем пришло донесение, что стреляли по гостинице Кокуева, после чего находящиеся там сдались. Убитых и раненых ни с одной стороны нет. Гимназия Корсунской, которую я наметил для занятия штабом, оказалась загроможденной обстановкой, вынесенной из классов в коридоры и на лестницу, а также обстановкой советского учреждения, занимавшего до этого гимназию. Многие комнаты были заперты. Пришлось временно расположиться в сенях». Почти в тот же самый момент было напечатано воззвание к жителям города. Скорее всего, оно было заготовлено заранее, но сведений о том, кто и когда его печатал, обнаружить не удалось. Весьма интересно, что Перхуров ставит свою подпись под воззванием еще в качестве командующего вооруженными силами Ярославского района Северной Добровольческой армии, в то время как командующим армией в целом провозглашен Борис Савинков.