За нами Москва! - Иван Кошкин

— Ирина Геннадьевна, нужно поговорить.

Врач вытерла руки и поднялась с колен.

— Вы о раненых? — спокойно спросила она.

— Да. — Волков поглядел в сторону. — Вы врач говорите откровенно. Лежачих у нас четверо, по-вашему, кто из них переживет этот поход?

— Состояние Егорова тяжелое, но достаточно стабильное, — ответила Богушева, — с остальными получше. К счастью, заражения нет ни у кого Думаю… Думаю, мы их донесем.

— Неизвестно, сколько придется нести. — Лейтенант упорно избегал смотреть женщине в гла за.

— Так… — Военфельдшер обхватила плечи руками, словно ей внезапно стало холодно. — Вы собираетесь их бросить?

— В семи километрах отсюда есть деревня, — медленно начал комроты. — Мы могли бы передать их местным жителям…

— Послушайте, — устало сказала Богушева, — давайте не будем друг друга обманывать. Вы видели, что они делают с ранеными. С теми, кто им не нужен. Я не знаю точно, но, думаю, за укрывание красноармейцев у немцев предусмотрено наказание. Даже если раненых не выдадут сразу… Мы просто поставим под удар кого-то еще. Вы этого хотите?

— Раненые сковывают нас. — Волков наконец нашел в себе силы встретить взгляд врача. — Мы двигаемся в полтора раза медленнее, чем могли бы.

— Тогда убейте их сразу. — Глаза у Ирины Геннадьевны были серые, как небо над их головами. — Вы в любом случае обрекаете их на смерть…

— Хорошо, раз так — начистоту! — Резкий, напряженный голос комиссара оборвал неприятный разговор.

Волков вздрогнул. Гольдберг почти выкрикнул эти слова, и лейтенант вдруг понял, что последние сутки они все едва ли не шептали. Даже сейчас, в километрах от дороги и от ближайшего жилья, Волкову показалось, что Валентин Иосифович слишком громок.

Бойцы окружили комиссара полукольцом, и у комроты шевельнулись неприятные подозрения, но, приглядевшись, он успокоился. Красноармейцы просто подошли ближе, чтобы лучше слышать политрука.

— В чем дело? — громко спросил лейтенант, вступая в круг.

— Товарищ лейтенант, дайте договорить! — прервал его Гольдберг.

Валентин Иосифович выглядел непривычно серьезным, и Волков, молча кивнув, встал рядом, всматриваясь в своих красноармейцев.

— Я ясно слышал, как кто-то из вас сказал: «Уж хуже не будет». Как я понимаю, он имел в виду: не будет хуже под немцем. — Комиссар говорил почти спокойно, и лейтенант поразился его выдержке. — Я не спрашиваю, кто именно это произнес, мне это не интересно.

Бойцы переглядывались, и на лицах их отражались очень разные чувства. Кто-то был возмущен. Кто-то смотрел равнодушно. Кто-то потупил глаза.

— Я знаю, далеко не все из вас хорошо относятся к Советской власти. Понимаю. Советская власть добра далеко не ко всем. У нее железная рука, и, к сожалению, она иногда бьет больнее, чем нужно. А бывает, и вообще ударяет по своим.

«Ого!» — Волков, как и остальные, с изумлением смотрел на Гольдберга. Слова комиссара можно было легко подвести под антисоветскую агитацию, но тот, похоже, нимало этим не заботился.

— И кое-кто, похоже, подумал так: «Немцы свергнут Советскую власть — тут-то мы и поживем!» О да! Гитлеровцы не дураки. Они знают, на что нужно жать. «Бросайте оружие, убивайте комиссаров и переходите к нам!» Да — да, я видел, как кое-кто из вас подобрал эти листовки. — Он бледнел и снова повысил голос почти до крика: — Вот он я — политрук! И я — еврей! Я прятался за вас в бою? Я стрелял вам в спины?

Слаженное бормотание ответило в том смысле, что, конечно, не прятался, а даже наоборот, и вообще, им про комиссара много рассказывали, и только хорошее.

— Тогда послушайте меня, — продолжил Гольдберг уже тише. — Послушайте и подумайте. Немцы завоевали всю Европу. Они пролили столько своей крови! И в десятки раз больше — чужой. Они создали мощнейшую армию: танки, самолеты, орудия. Они подчинили себя этой войне. Так неужели же вы думаете, — лицо его скривилось в презрительной усмешке, — что все это лишь для того, чтобы помочь недовольным Советской властью? Мы четверо суток били немцев так, что те пятились двадцать километров. Наша дивизия захватила больше сотни пленных, десятки орудий и пулеметов, только за первые два дня насчитали больше тысячи их трупов!

Волков с облегчением заметил, что красноармейцы понимают, что хочет им сказать комиссар, кивают, кое-кто улыбается.

— Неужели это все — чтобы только поднести вам на блюдце… Даже не знаю что — по сто десятин земли и мануфактуры бесплатной? — Комиссар говорил зло и насмешливо. — А сами, стало быть, извинятся за беспокойство и уйдут. «Мы вас освободили, господа, катайтесь как сыр в масле, а нам и «спасибо» хватит»? Кто-то из бойцов хихикнул.

— Не-е-ет, — протянул политрук. — Немец — он деловитый. Он нашу землю своей кровью поливает для того, чтобы на ней ХОЗЯИНОМ сесть. А людей — в бараний рог согнуть. Кто там сказал, что немцы — нация культурная? Да-да, я это тоже услышал. Вы все помните рассказ товарища Копылова, как эти культурные сожгли наших людей заживо. Вы не верили? Сегодня ваш командир, я, товарищи Берестов, Зверев и другие видели, как на дороге фашистский нелюдь застрелил нашего пленного. Тот отказался бросить раненого товарища. И немец убил обоих, а потом пошел дальше!

— Было дело, — жестко сказал Шумов. — Да и с остальными не церемонились, прикладами лупили по чему придется.

Комиссар сделал несколько шагов, словно учитель перед классной доской, потом резко повернулся к красноармейцам:

— Там, на дороге, немцы, как скот, гнали свыше тысячи наших советских людей, — теперь он говорил, четко выговаривая каждое слово, — и я сильно сомневаюсь, что их вели туда, где всем обеспечат вкусную кормежку и теплую одежду! Я скажу так: будь это бараны, их бы гнали на бойню. Не знаю, как попали в плен эти люди, это сейчас неважно. Важно то, что они в руках немцев, на их милости, и судьбу свою уже не решают. А мы — решаем.

Гольдберг помолчал.

— Надеюсь, каждый из нас правильно распорядится своей судьбой, — закончил Валентин Иосифович. — У меня все.

Люди молчали, и Волков отметил про себя, что равнодушных среди них больше не было. Лейтенант глубоко вздохнул:

— Политинформация закончена. Всем полчаса на отдых: перемотать портянки, покурить и оправиться. Через тридцать минут двигаемся дальше. Решать свою судьбу. Разойтись.

Красноармейцы, не теряя времени, поспешили воспользоваться представившейся передышкой, и ротный увидел, что в нескольких шагах от него стоят Богушева и Ольга. Волков не заметил, когда они подошли. Лейтенант шагнул к женщинам и посмотрел в спокойные серые глаза врача.

— Ирина Геннадьевна, готовьте раненых к дальнейшей транспортировке. Осмотрите ходячих, может, кого-то из них тоже лучше бы нести.

Богушева не по-военному кивнула, и лейтенант понял: он должен сказать что-то еще.

— Извините, не знаю, что там на меня нашло. Конечно, мы никого не бросим.