Пожиратель - Лоренца Гинелли

Лука жил на проспекте Принчипе Амедео, доходящем до фонтана «Четыре коня». Еще минут пятнадцать ходьбы умеренным шагом, и Франческо придет точно вовремя.

Франческо уже различал перед собой блики Мареккьи, мирно текущей под мостом Тиберио. С приближением к центру города деревьев становилось все меньше. Он и хотел идти туда, и в то же время чувствовал, что там, в парке, с ним произошло что-то особенное. Ему не так уж хотелось встречаться с Лукой, да и не был он уверен, что Лука вышел. Тайком выбраться из дому Франческо подтолкнула необходимость по-своему пережить боль, не облачать бешеное отчаяние сию же минуту в мещанские траурные одежды, а прочувствовать, как оно — горячее и обжигающее — протекает по венам. Он желал свободно ходить с тем выражением лица, с каким ему хотелось, не беспокоясь, что об этом подумают родители и все остальные. Он стремился сказать Филиппо, что никогда его не забудет, что не станет притворяться, будто сегодня не произошло ничего особенного, потому что это не так. В приступе простодушной ярости он даже представил себя в образе ночного карателя, мстящего за исчезнувшего друга: «Клянусь тебе, пусть только мне встретится эта сволочь!»

И он ему встретится.

Франческо поднялся по дорожке из гравия, ведущей к мосту Тиберио, и продолжил путь к морю по асфальту. Немногочисленные авто мчались с той скоростью, с которой едет любой водитель, чувствуя себя королем дороги, когда за окном пульсирует ночь.

Он дошел до театра «Новелли» и повернул направо. Проспект Принчипе Амедео, после окончания войны быстро превратившийся в один из самых роскошных и процветающих проспектов на Ривьере, сейчас в основном служил пристанищем проституткам и торговцам наркотиками. Франческо подошел к дому Луки — номер сто девятнадцать по проспекту Принчипе Амедео — и увидел, что Лука уже там, стоит лицом к подъезду с таким выражением, будто обделался. Франческо решил напугать его и прыгнул на него сзади так, что Лука вскрикнул:

— Ты больной?! Гребаный мудак!

Франческо смеялся, не отдавая себе отчета, что отгоняет страх, не оставляет ему места.

— Ты такое лицо сделал дурацкое!

— Хватит ржать, на фиг, мои не знают, что я здесь. — Лука перевел дыхание. — И вообще, ничего смешного.

Франческо перестал смеяться. Впервые Лука был прав.

Они шли уже около получаса. Миновав фонтан, добрались до пляжа. Сняли обувь, и Франческо пошел по самой кромке моря, голыми ногами шлепая по ледяной воде. До сих пор мальчишки не проронили ни единого слова. Морской прибой прятал неловкость молчания за пощечинами волн, бившихся о берег и о портовые камни.

— Пойдем под «Рок Айленд», согласен?

Лука кивнул и наклонился, чтобы надеть кеды.

— Не обувайся, пройдем по камням. Там нас никто не увидит.

Они быстро заскользили по влажным камням.

— Слушай, Франчи, если выскочит крыса, я сброшу тебя в море.

Перед ними возвышался «Рок Айленд» — огромное мрачное сооружение на сваях. Но летом там танцевали. Фундаменты баров состояли из сотни ржавых шершавых столбов медного цвета, почти на четверть покрытых слоями блестящих черных мидий, которые то скрывались, то показывались в морских бликах. Там, куда не просачивалось солнце, роились крабы и крысы, часто курили мальчишки и трахались какие-нибудь романтические парочки без комплексов. Но сейчас никого не было.

В ночной клуб «Рок Айленд» можно попасть через главный вход, с пешеходной дорожки вдоль морского побережья. Оказавшись там, сразу осознаешь, что под настилом из досок не земля, а море. С другой же стороны открывается большая терраса, на которой подвешены в качестве украшения огромные рыболовные сети. Франческо эти сети напоминали цирк, где чайки-канатоходцы балансируют на нитях плетеного полотна, мерцающего в свете луны всеми цветами радуги. Луке же они напоминали веревку для сушки белья, смотанную как придется каким-то великаном, запутанную и сбитую в кучу течением. Потом Лука крикнул. Чайки беспорядочно вспорхнули в воздух, поднимая за собой острую, въедающуюся щебенку. Пустая сеть раскачивалась на ночном ветру. Лука был доволен, он достиг своей цели. Франческо утвердился в своем мнении насчет него, но ничего не сказал. Опять. В одном тем не менее оба были уверены: они пришли.

— Что теперь?

Франческо не ответил. Прошествовал дальше по камням, хватаясь за влажные и ржавые столбы медного цвета, до бара, встал под его пол, чтобы тот служил мокрой, протекающей крышей. Подумал, что в жизни весь вопрос в том, с какой стороны на нее взглянуть. Присел на корточки около огромных валунов, нагроможденных у стены в качестве защитного ограждения, — глубже было не пролезть, проход перегораживала ржавая железная сетка, которая буквально кричала: осторожно, столбняк! Там, внизу, на небольшом бетонном основании высился один прожектор, и все. За ним только море, море и море.

— Франчи…

— Мм…

— Франчи, объясни, какого хрена мы должны торчать здесь, внизу?! У меня мышцы сводит, когда я на тебя смотрю.

— Иди сюда.

Лука фыркнул, поведение Франческо раздражало, он еще никогда не вел себя так… авторитарно.

Но Лука решил, что это из-за горя, которое они переживали, и послушался, пошел вперед на ощупь, стараясь не порезаться об острые камни, потом у него соскользнула рука, именно та, в которой он держал кеды. Они мгновенно промокли.

— Черт!

Франческо видел всю сцену, но ему не хотелось смеяться. Наоборот. Чем больше он наблюдал за Лукой, тем больше думал, что лучше было спуститься сюда одному.

— Достал.

Лука перевел на Франческо взгляд молодого бычка, на голову которого упала красная тряпка.

— Правда, что ли?! Сам достал, на хрен! Посмотри, куда ты меня завел! Нельзя было поговорить как нормальные люди?! Не могли мы поговорить о…

Комок в горле.

— О Филиппо?

Лука кивнул.

— Иди сюда.

Лука потряс кедами, провел рукой по волосам и продолжил карабкаться к Франческо. Подсел к нему, они помолчали минут пять. Во время паузы Франческо вздохнул, и у него получилось ни о чем не думать. Он просто впустил через нос колкий солоноватый запах. Напрягая слух, он пытался уловить звук каждой капли, всплеска и отлива в радиусе его восприятия. Затем постепенно в яркой темноте звуков и настроений образ Филиппо пробил себе дорогу. Франческо не прогнал его, смотрел и дышал на него. Он смирился с горем. Лука же думал о самых разных вещах: что здесь, внизу, ему не нравится, тут зверская сырость; что одно дело — гонять крыс днем по тротуару у Мареккьи, и совсем другое — чувствовать себя добычей крыс на их территории; что он промочил кеды, испачкал брюки и наверняка найдутся еще какие-нибудь пятна на толстовке, что мать все заметит и что здесь, внизу, ему не нравится. Последняя мысль повторяла первую, и их циклическое воспроизведение не давало Луке покоя.

— Лука, думаешь, Филиппо испугался? Я имею в виду… я читал в газетах, ну вот… он… он всегда был жестким, и вдруг он…