Огонь блаженной Серафимы - Татьяна Коростышевская

Седина в бороду, бес в ребро, не иначе. Она-то в неведении или неведение изображает. Вот, кстати, еще любопытно, Гелечкина святая простота — это притворство или склад характера? Ежели первое — то от меня почтение и аплодисменты, а еще в ученицы после попрошусь. Высокий класс. А вот если второе… То быть того не может!

С Иваном у нее нет ничего, решила я, вызвав в памяти наш совместный поздний обед. С Эльдаром Давидовичем, впрочем, тоже амуров не заметно. Он-то явно не прочь, но у Мамаева столь женолюбивая натура, что он с кем угодно флиртовать пытается.

Крестовский. Точно! «Ах, наш шеф не такой, а сякой и разэдакий…» И еще Эльдар спросил, собирались ли Семен с Гелей вместе в приказ ехать.

Значит, Юлий Францевич и Семен Аристархович — соперники за сердце прекрасной Евангелины? Какой манифик! Ни в одной фильме до такого не додумаются!

— Авр-р…

Басовитое ворчание под мышкой сообщило мне, что валяться далее — преступно по отношению к братьям нашим меньшим, голодным страдальцам, которые поспали, а теперь хотели жрать.

— Веревки ты из меня вьешь, — зевнула я. — Обеда дождаться никак?

Ворчала по привычке, уже нащупывая ступнями домашние туфли.

Гаврюша за движениями моими следил с одобрительным вниманием. А убедившись, что я пошла к двери, зарылся в плед, досыпать.

Бобынинскую кухарку величали Акулиной. На отчество она не отзывалась, поэтому за неиспользованием я его позабыла.

— Так чего сами ножки трудите, барышня? — проговорила она, выслушав мою просьбу. — Сейчас девицы сарматские вернутся, я их в чуланчик за дровами отправила, да и покормят вашего питомца. А вы к барыне в гостиную ступайте, девичьими делами займитесь. У нее-то, голубицы нашей, подруг не осталось совсем, кто замужем, а кто за границами в ученье.

Акулина была бабой пожилой, поэтому могла себе позволить в отношении меня некоторые вольности, даже указывать.

Прихватив с тарелки хрустящий пирожок, я отправилась к кузине.

Наталья Наумовна сидела за столиком, смягченный тюлевыми занавесками свет для рукоделия был слишком слаб, зато прелестно обрисовывал девичий силуэт.

— Фимочка, — Натали отложила пяльцы, кивнула с приветливой улыбкой, — что ж ты аппетит перед обедом перебиваешь?

Пожав плечами, я дохрустела, вздохнула, сытости не ощутив, и присела на свободный стул.

— Все же твоя Акулина — великолепная кухарка. Иногда так и хочется ее к себе переманить.

— Попробуй, — разрешила кузина. — Я к стряпне ее равнодушна, а ты в новом положении вполне сможешь своих людей на кухню нанимать.

— Мы вернемся к этому разговору, когда батюшка наконец позволит мне тебя не стеснять и своим домом в столице жить.

— Какие стеснения, милая Фима! Твоими гостеваниями я счастлива сверх меры. Хоть вечность живи. Я имела в виду вовсе не это. Обручение твое с князем Кошкиным закончится свадьбой, думаю, не позднее начала травеня. Кажется, положенные в этом случае полгода тогда как раз истекут. Хотя, если позволишь, я бы посоветовала другой месяц для венчания выбрать.

— Не каждое обручение заканчивается свадьбой, — кисло возразила я. — И довольно часто длятся они более полугода.

— Это когда дело не касается политеса императорского двора. Фимочка, да ты, кажется, не осведомлена о тонкостях, с которыми тебе придется столкнуться? Может, ты и объявлений не видела?

Не дожидаясь ответа, Натали вскочила, подбежала к полированному шкапчику в углу гостиной и извлекла из-за дверцы плюшевый толстенький альбом.

— Где же оно? — разложила она передо мною находку и принялась листать.

На мелованные странички были с тщательностью вклеены десятки газетных вырезок, под каждой, вписанные от руки, стояли дата и название издания.

— Вот, изволь.

«Мокошьградские ведомости» сообщали, что князь Кошкин, Анатолий Ефремович, с благословения его величества Берендия Четырнадцатого, обручился с девицею Абызовой Серафимой Карповной в личной резиденции на острове Руян.

Объявление обрамляли гирлянды с херувимами и розовыми бутонами.

— Про полгода ведь не написано? — поморщилась я от художеств.

— В оглашении нет. Но, Фимочка, и прочие газеты про вас писали, а я для тебя собирала все. Прими, дорогая, сей маленький презент от чистого сердца.

Пришлось принимать, с фальшивым вниманием перелистывать. Читать не читала, но некоторые строчки буквально впрыгивали в глаза.

«…История страстной любви провинциальной купчихи с берендийским князем…», «…повеса К., наконец остепенившись…», «… пикантная брюнетка с родинкой у рта повергла к своим ногам…»

Зажмурившись, чтоб не видеть всего этого непотребства, я выдавила благодарности.

— Ах, прости, Фимочка. — Прежде, чем мне удалось захлопнуть альбом, кузина выдернула из него ненаклеенную заметку. — Это уже мое.

Виньеток там не было. Сухим казенным языком сообщалось о проведении торжественного заседания у генерал-губернатора, на котором…

— Господина Зорина орденом наградили? — спросила я без улыбки. — За верную и безупречную… Прости, дальше дочитать не успела.

— Так точно, — счастливо ответила Натали. — Иван скромничает, говорит, что тогда всех подряд к этой награде представили, но я такую гордость испытываю…

Глазки ее увлажнились, кузина принялась обмахиваться заметкой, будто веером.

Кажется, я скрипнула зубами.

— Ах, Фимочка, — щебет продолжался, — не думала, не гадала, что и на моей улице праздник будет. Тебе-то, милая, наши отношения могут казаться мелкими и неинтересными в сравнении с твоею историей, но для нас это чудо! Впервые за всю свою жизнь я ощутила себя за каменной стеной, почувствовала любимой и желанной.

— Ну-ну, — раздалось от двери недовольное ворчание. — Посмотрим, сестрица, крепка ли твоя стена или при первой же непогоде размоется.

Аркадий Наумович вошел, поправляя рукава своего мундира.

— Серафима, здравствуй. Давайте обедать, барышни, после мне обратно в контору вернуться надлежит.

— Бонжур, кузен, — обрадовалась я. — Будь любезен мне адрес своего портного сообщить, мне мундир заказать требуется.

Бобынин сообщил и пустился в рассуждения о тонкостях кроя и качестве сукна. Тема любви и браков, к счастью, более не поднималась.

Вскоре лакей пригласил нас к столу. Аппетита отчего-то не было, что позволило кузине сызнова попенять меня вредными перекусами.

— Акулину не обижай, — велел мне Аркадий. — Откушай, а то худа больно стала.

Он с усилием отвел взгляд от моей груди.

Неужели Аркаша до сей поры мыслей своих на мой счет не оставил? Была у нас стычка, давно была. Прижал меня однажды братец к перильцам, отроковицу четырнадцати лет, дыхнул в нос перегаром да принялся юбку задирать. Синяков еще наставил преизрядно. Маняша меня тогда спасла, схватила напольную вазу с межэтажного проема, да и опустила на барскую голову.