Желание сердца - Барбара Картленд

— Ну вот видишь, Джордж, — произнесла Лили тем голосом, каким обычно разговаривают с умственно недоразвитым ребенком, — при таком состоянии неужели она будет лишать себя выбора?

— Не хочешь ли ты сказать, что Роухамптон охотится за ее приданым? — возмутился Джордж Бедлингтон.

— А почему бы и нет? — спросила Лили. — Ты же знаешь, Эмили вечно жалуется на нехватку денег. И что в том дурного, хотела бы я знать, если твоя племянница станет герцогиней? Ради всего святого, Джордж, предоставь все дело мне и не пытайся вмешиваться.

— Все это мне кажется чертовски странным, — признался Джордж Бедлингтон, разворошив седеющие волосы. — То Роухамптон преследует тебя по пятам, так что повсюду только об этом и говорят, и старается сделать из меня рогоносца, а то вдруг ты заявляешь, что он хочет жениться на моей племяннице. Неужели не осталось других женщин, кроме тех, что живут в моем доме?

— Оставь, Джордж, пусть это не волнует тебя.

Лили поднялась из-за столика и подошла к мужу. Ее золотистые волосы струились по плечам, сквозь тонкий халат проступали округлые изящные линии фигуры.

— Не будь сердитым и несносным, Джордж, — сказала она и, чтобы улестить мужа, потрепала его по щеке, только одной ей доступным жестом.

Секунду он недовольно смотрел на нее, помня о своем гневе несколько дней тому назад, когда обнаружил, что она лгала ему; но затем на него подействовала ее красота, и он почувствовал, что слабеет, как случалось с ним и раньше.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал он, — пусть будет по-твоему, хотя только одному Богу известно, что ты затеяла на этот раз.

— Милый Джордж, — Лили подарила ему легкий поцелуй в щеку и отошла. — А теперь я должна спать. До смерти устала, а завтра вечером во французском посольстве прием и танцы.

Джордж помедлил секунду. Он смотрел на большую двуспальную кровать, стоящую в алькове в глубине комнаты. Лампы под розовыми абажурами по обе ее стороны освещали отделанную кружевом подушку Лили с вышитой монограммой в виде короны.

Словно угадав молчаливое раздумье мужа, Лили обернулась. Она было развязала пояс на белом халатике, но сейчас снова туже затянула его.

— Я устала, Джордж, — пожаловалась она.

— Хорошо. Спокойной ночи, дорогая.

Джордж вышел из спальни и плотно прикрыл за собой дверь. Когда он ушел, Лили постояла немного не шевелясь, вцепившись пальцами в плотно запахнутый халатик, затем медленно стянула его с плеч и бросила на пол. С легким вскриком женщина упала на кровать и зарылась лицом в подушку, украшенную короной.

Самообладание, которое не покидало ее весь вечер, сейчас ушло, и с огромной болью, которую нельзя было подавить, она снова и снова повторяла одно имя:

— Дрого! Дрого! Дрого!

Корнелия проснулась с чувством ожидания чего-то чудесного. В первую секунду не в состоянии вспомнить, где она находится, девушка лежала, жмурясь от солнца, просочившегося сквозь шторы, и представляла себя снова в Роусариле.

Затем, когда ее ушей достиг шум улицы, цокот копыт с Парк-Лейн, она вспомнила о приезде в Лондон, открыла глаза и увидела, что встречает утро в огромной, роскошно обставленной комнате, при входе в которую ее каждый раз охватывало легкое чувство удивления.

Все в доме дяди Джорджа поражало роскошью по сравнению с простотой и бедностью Роусарила, и уютно устроившись в подушках, Корнелия подумала, что матрас на кровати такой же мягкий, как те облака, которые гонит над Атлантикой летний ветер.

Неожиданно у нее возникло непреодолимое желание оказаться на улице, на ярком солнце.

Она никогда не залеживалась в постели, а успевала сбегать на конюшни до завтрака, оседлать лошадь и уноситься вскачь на поля задолго до того, как в доме просыпались.

И хотя вчера Корнелия легла поздно, она совсем не устала, и снова ее захлестнуло чувство, что рядом с ней, совсем близко, происходит что-то чудесное и удивительное, и от этого ощущения солнечный свет стал золотистее, а уличный шум превратился в музыку, отозвавшуюся эхом в ее сердце.

Девушка вскочила с кровати и подбежала к окну. Деревья все еще окутывал туман, но сквозь него уже можно было различить слабое поблескивание узкого озерца в Гайд-Парке, которое называлось Серпентайн. Корнелия не стала звонить горничной, быстро оделась сама, завязала волосы узлом на макушке, нимало не беспокоясь о том, как будет выглядеть, а сверху приколола первую попавшуюся шляпку.

Ей понадобилось гораздо больше времени для облачения в модное платье, чем было нужно, чтобы натянуть бриджи и рубашку для верховой езды. Но она справилась без посторонней помощи и, вспомнив в последний момент наставления тети, что дамы не должны показываться из дома без перчаток, выхватила пару из ящика и заспешила на цыпочках вниз по лестнице.

Толстые ковры скрадывали шаги. Хотя девушке пришлось с трудом отпирать входные двери, снимать тяжелую цепь и отодвигать засовы вверху и внизу створок, но ее подталкивала какая-то внутренняя сила, позволившая преодолеть это препятствие. Двери наконец распахнулись, и она оказалась на улице.

Корнелия сразу обратила внимание, что ранним утром Лондон выглядит по-другому, не так, как в тот час, когда просыпается знать. По парку и вдоль улицы катили не элегантные кареты, а запряженные тяжеловозами подводы и тележки торговцев. Даже щегольских двуколок — этих лондонских гондол — не было видно, и только временами проезжал какой-нибудь старый извозчик на усталой лошади, медленно тащившей своего хозяина-ворчуна домой после долгой ночной работы.

Почти все дома стояли с закрытыми ставнями, хотя перед одним или двумя особняками горничные в чепцах скребли ступени крыльца. Они с удивлением уставились на Корнелию, и та пожалела, поймав на себе их любопытные взгляды, что не сохранила свой дорожный костюм для таких случаев, как этот.

Ее новое платье для прогулок из светло-коричневой саржи было слишком шикарным, а шляпка с перьями и цветами гораздо больше подходила для зрительницы, наблюдающей за игрой в поло в «Херлингеме», аристократическом спортивном клубе, чем для променада в Гайд-Парке в столь ранний час, когда на траве еще не высохла роса.

Но даже сознание того, что она неподобающе одета и стала объектом внимания для любопытных глаз, не могло остудить восторг Корнелии от обретенного чувства свободы. Легкий ветер играл меж деревьями парка, и, когда касался ее щек, она чувствовала себя как никогда счастливой.

На минуту Корнелия позабыла о стеснении, о страхе перед людьми, об отчаянных попытках придумать, что сказать, и о боязни сделать неверный шаг. Здесь она была просто сама собой, и только пышные юбки не позволили ей пуститься вприпрыжку от простой радости жить и быть молодой.

Позабыв о том, что даме следует ходить мелкими, даже семенящими шажочками, Корнелия стремительной походкой дошла до Серпентайна. Он был ярко-голубого цвета от отражавшегося в нем неба и переливался в солнечных лучах.