Антидот. Противоядие от несчастливой жизни - Оливер Буркеман

Это различие между по-настоящему ужасным и просто неприятным развитием событий может показаться не более чем поверхностным упражнением в красноречии. Чтобы понять, почему это не так и почему это различие — сердцевина эллисовского понимания достоинств негативного мышления, следует обратиться к его молодости, проведенной в Питтсбурге в первой трети ХХ столетия. Мыслить, подобно стоику, юному Эллиса было жизненно необходимо. Он запомнил свою мать эгоцентричной и склонной к мелодраме, отец-коммивояжер редко появлялся в доме. В возрасте пяти лет у Эллиса обнаружились серьезные проблемы с почками, и большую часть своего детства он провел в больницах, очень редко навещаемый родителями. Будучи предоставлен самому себе, он погрузился в философские теории о смысле жизни и со временем прочитал «Письма стоика» Сенеки. Мысль стоиков о важности личного восприятия задела его за живое, и он понял, что может выковать настоящую стоическую мудрость из несчастливых обстоятельств собственной жизни. В итоге к 1932 году этот неуклюжий 18-летний юноша, раздираемый ужасом при одной мысли о разговоре с женщиной, уже неплохо разбирался в философии и психологии, чтобы попытаться решить свою проблему с застенчивостью с помощью практического стоицистского эксперимента. Одним прекрасным летним днем — тем летом Амелия Эрхарт[22]совершила одиночный перелет через Атлантику, а Уолт Дисней выпустил свой первый цветной мультфильм — Эллис зашел в Ботанический сад в Бронксе, неподалеку от своего дома в Нью-Йорке, чтобы начать воплощать в жизнь свою идею.

Эллис решил, что в течение месяца он неукоснительно будет выполнять следующее: сидеть на лавочке в парке и заводить невинные разговоры с каждой женщиной, которая сядет рядом. Это и был весь план. Целый месяц он сидел на одной лавочке и пытался заговорить со 130 женщинами. «Тридцать из них сразу же вставали и уходили, — вспоминал он годы спустя. — Но оставалась еще сотня экземпляров, чего вполне хватало для целей эксперимента. Впервые в жизни я заговаривал с ними — с каждой из них». Только в одном случае разговор соседей по скамейке зашел так далеко, что юноша и его собеседница решили встретиться еще раз — «но она так и не пришла». Стороннему наблюдателю результаты эксперимента могли показаться полным провалом, но Эллис, вероятно, расценил бы подобный вердикт как «говно собачье»: с его точки зрения, это был триумфальный успех.

То, что Эллис уловил в своих невысказанных представлениях относительно разговоров с женщинами и впоследствии перенес на предположения, которые лежат в основе всех случаев беспокойства и тревожности, носило абсолютистский характер. Другими словами, он не просто хотел быть менее застенчивым и хотел уметь разговаривать с женщинами. Скорее, он был абсолютно убежден, что нуждается в их одобрении. Позднее он придумает название для этой умственной привычки — «должнанизм»[23]. Мы возносим то, что хотели бы иметь, до уровня вещей, которые, как нам кажется, должны у нас быть. Мы считаем, что в определенных обстоятельствах должны выступить удачно или что другие люди должны относиться к нам хорошо. Поскольку нам кажется, что так и должно быть, происходит полная катастрофа, если случается иначе. Неудивительно, что мы так беспокоимся: ведь мы решили, что, если не достигнем поставленной цели, это будет не просто плохо, а очень плохо — абсолютно ужасно.

Короткие встречи в Ботаническом саду Бронкса продемонстрировали Эллису, что худший сценарий — отказ — вовсе не был полной катастрофой, как он себе представлял. «Никто не отхватил мне яйца перышком, никто не сблевал, не пустился наутек и не вызвал легавых», — вспоминал он. С точки зрения стоицизма было даже хорошо, что ни один из разговоров не закончился бурным романом: если бы ему удалось достичь такого впечатляющего результата, это могло бы незаметно укрепить иррациональное верование Эллиса в то, что не достичь его было бы ужасно. Это «стыдоборческое упражнение», как он впоследствии стал называть подобные мероприятия, было настоящим непосредственным «провидением недоброго».

Эллис любил повторять, что самое плохое в любом событии — как правило, преувеличенное представление о его ужасности. Чтобы изменить это представление, его следует сопоставить с действительностью,

и в реальности отказ женщин поддержать разговор был не более чем просто неприятен, но никак не ужасен. Позднее, в качестве практикующего психотерапевта, Эллис придумал другие «стыдоборческие» упражнения. Он отправлял своих клиентов на улицы Манхэттена с заданием подходить к прохожим с вопросом: «Извините, я только что из сумасшедшего дома — вы не подскажете, какой сейчас год?» Клиенты убеждались, что, если их принимают за психов, это не смертельно. Другое упражнение состояло в том, чтобы громким голосом объявлять названия станций во время поездки в нью-йоркском метро. Когда он рассказал мне об этом, я заметил, что на таком упражнении меня хватила бы кондрашка от смущения. Эллис ответил, что именно поэтому мне и надо его сделать.

Объяснять различие между ужасным и не самым желательным исходом событий стало главной задачей трудов Эллиса. Он дошел до утверждения о том, что, в сущности, ничто не может быть абсолютно ужасным, поскольку «если вы уверены, что нежелательное событие — ужасное или страшное, то в глубине души подразумеваете: оно плохо ровно настолько, насколько это вообще возможно». Однако, по его мнению, ничто не является стопроцентно плохим, поскольку всегда можно предположить вероятность худшего исхода. Даже если кого-то убили — «это очень плохо, но не на все сто процентов», ведь та же участь могла бы постичь и ваших близких, «а это было бы еще хуже. Если вас медленно запытывают до смерти, всегда есть возможность пытать вас еще медленнее». Эллис скрепя сердце согласился с тем, что все-таки одно событие может обоснованно считаться стопроцентно плохим: полная гибель абсолютно всего на планете. Но с оговоркой, что это «маловероятно в обозримом будущем».

Рассуждения, отталкивающиеся от убийств и пыток, могут показаться крайне равнодушными, а построение искусных гипотетических сценариев с целью выяснения, что может быть хуже этого, представляется неуместным. Но Эллис настаивал, что стратегия рассмотрения худшего исхода событий и различения очень плохих и совершенно ужасных последствий становится действенной именно в контексте категорически неприемлемых сценариев. Он вспоминал одну из своих клиенток, утратившую способность к любовным приключениям из ужаса перед возможностью заразиться СПИДом через поцелуй или даже рукопожатие. Если бы нечто подобное случилось с кем-то из ваших друзей, то первой реакцией была бы попытка успокоить, убедить человека в том, что такой сценарий маловероятен. Эллис тоже сначала отреагировал именно так. Но как мы выяснили, в успокаивании кроется подвох: заверения в том, что то, чего она боится, вряд ли может произойти, никак не пошатнули ее убежденности в том, как это будет ужасно, если все-таки случится. Тогда Эллис переключился на негативную визуализацию. Он сказал: «Предположим, ты подцепила СПИД. Это совсем не здорово! Но очевидно, что и не самый полный кошмар и стопроцентный ужас, ведь легко вообразить вещи и похуже. Кстати, нетрудно представить и возможности находить источники радости в жизни со СПИДом».