Не осенний мелкий дождичек - Наталья Глебовна Овчарова

сама — смогла бы? Так, по-моему, только и оценивать можно силу духа в человеке, чтобы не на словах был смелым, а на деле…»

Валентина, закрыв тетрадь, распрямила усталую спину. Сочинение за сочинением она читает, и каждое трогает ее чем-то своим. В таких вот, на вольную тему, сочинениях ребята не боятся размышлять, ставить вопросы, делать выводы. Высказывают порой затаенные мысли — неловко иногда, не совсем к месту, но, словно огонек, мелькнет, глубоко тронет душу по-юношески наивная, чистая, проникновенная мысль. Девочка, чья тетрадь лежит перед Валентиной, внешне тиха, неприметна, из «середнячков». А вот, оказывается, как она ценит людей: смолчит ли под розгами? Пойдет ли за других на каторгу?

За других… Валентина читает сочинения, а из головы не выходит Рома Огурцов, с виду один из благополучнейших в классе. У него самый нарядный костюм, самые красивые рубашки… Но нет ребенка более замкнутого и одинокого, чем он. Вызовешь — встанет, не спросишь — смолчит. На уроке работает вяло, постоянно ошибается. Займешься с ним отдельно — повторяет слова вслед за тобой механически или сидит, тупо уставившись в парту. Валентина долго присматривалась к нему, размышляла: как быть? Начать с семьи? Но куда лучше пойти: к Роме домой? На работу к отцу, матери? Она не знала, как живет Рома, не любил мальчик говорить о доме, а Валентина никогда не выпытывала у детей того, о чем они сами не хотели говорить. Понимала: внешне и тут все выглядит хорошо, мальчик имеет даже больше, чем необходимо. Но чего-то ему не хватает. Внимания? Ласки? Возможности проявить свое собственное «я»?

Лучше, пожалуй, к матери, прямо сейчас, вместо прогулки — всё же от сочинений Валентина очень устала. Заодно поинтересоваться, нет ли в заводской библиотеке сборника народных песен, до сих пор не вспомнила как следует «Не осенний частый дождичек». Бередит песня душу, будто заноза, знакома — и незнакома.

Оделась, пошла по сумеречной предвечерней улице. Не так уж близко сахарный завод, на другом краю села, возле прудов, окруженных дубовым лесом. У памятника погибшим в Великую Отечественную войну лежат примулы. Здесь всегда лежат живые цветы: это Евгения Ивановна придумала, очень давно еще, чтобы каждый ученик сам вырастил в году хоть один цветок для возложения к памятнику. Поэтому в классах всюду горшочки с зеленью, дети выхаживают растения, нетерпеливо ждут, когда раскроются бутоны… Традиция прижилась, стала обычаем. Девушки, заневестившись, тоже разводят на окнах цветы: из загса молодые обязательно приходят к памятнику… Здесь лежит и Афанасий Дмитриевич Хвощ, бывший председатель местного колхоза. Он погиб не в войну, позже, но погиб, как воин, от мины, оставленной врагом, пожертвовав своей жизнью ради другого. Все знают об этом, но помнят ли? Всегда ли помнят? Жизнь так стремительна, столько приносит нового, трудней всего не забыть.

Вот и завод, словно скатывающийся к пруду по склону степной некрутой балки. И пристроенная к зданию конторы новая — вся из стекла и бетона — библиотека. Полированные стеллажи, мягкие кресла возле блестящих столов. Но холодище!.. Валентина тронула рукой батарею: едва теплится. Богатеем-то мы богатеем, а вот хозяйничаем подчас никуда.

Эффектная женщина в седом парике, в наброшенной на плечи дубленке с выражением привычной скуки повернулась к посетительнице:

— Хотите записаться на абонемент?

— Я записана, Тихомирова Валентина Михайловна. — И пока Огурцова искала в алфавитной книжке ее номер, подошла к полке с надписью «Поэзия». — Мне нужен сборник народных песен… А у вас что-то безлюдно.

— Рабочее время. И холодно, не очень-то привлекает, — нехотя ответила Огурцова, достав из ящика и отложив в сторону карточку Валентины. — Вряд ли что найдете. Нет у нас таких сборников.

— Кажется, есть Кольцов… Я полистаю, — с невольным сожалением Валентина вспомнила бывшую библиотекаршу завода, ее прежнюю выпускницу, которая так радовалась, когда к ней приходили. — У нас в школе тоже холодно. Не хватает жидкого топлива, — пояснила она.

— Нет жидкого, топили бы чем-нибудь другим, — пожала плечами Огурцова. — Хотя что тут может быть, в этой дыре!

«Конечно, ничего, если ты заранее готова все тут охаять, — подумала Валентина, с горечью ощущая, как в ней поднимается чувство неприязни к Огурцовой. — О топливе, между прочим, должен заботиться и твой муж». Говорить о Роме с этой женщиной уже не хотелось, тем более что она и не спрашивала ни о чем. Но ведь рано или поздно придется говорить, и лучше раньше, чем позже…

— Я классный руководитель вашего сына, Антонина Васильевна. — Присела со сборником стихов к столу. — Думала, кстати, побеседовать с вами.

— Натворил что-нибудь? — насторожилась Огурцова. — Двоек в дневнике нет, я проверяю.

— Не двойки, не натворил, но… объяснить не так легко, Антонина Васильевна. — Закрыла Валентина сборник, не найдя в нем того, что искала. — Учится он слабее других, но мы с ним работаем отдельно. Меня волнует иное…

— В детстве Роман часто болел, — перебила Огурцова. — Видимо, повлияло на способности. Так говорили и в городской школе.

— Ваш сын слишком замкнут. Пожалуй, слишком послушен.

— Что-то новое! — прищурила глаза Огурцова. — Ребенок послушен, и это не нравится! Что же вам нужно?

— Видите ли, Рома попал в своеобразный коллектив… Детей учила Евгения Ивановна Чурилова, педагог, необычный по своему складу. У нее дети — хозяева в классе. Хозяева, которым доверяют, которые решают все сами. Учитель — старший, уважаемый товарищ, он их ведет, но не помыкает ими. — Валентина говорила, тщательно подбирая слова, стремясь объяснить, убедить эту явно настроенную ко всему скептически женщину. — И вот, на этом фоне, среди этих ребят Рома выглядит… как бы вам точнее сказать… скованно, не свободно. Он как-то безвольно послушен, приниженно послушен.

— Приниженно? — Глаза Огурцовой сузились, потемнели, она вся напружинилась под коричневой своей дубленкой, глухая ко всему, что говорила Валентина, кроме одного этого, задевшего ее слова. — Интересно! Что это за класс особенный? Три года Роман учился у очень опытного городского педагога, и ничего такого не говорилось. А тут, в этом утонувшем в грязи селе, всего второй месяц — и уже педагогические открытия!

— Я отвечаю за свои слова, — мягко сказала Валентина, усилием воли гася в себе вспыхнувшую вновь неприязнь. — Думала, поймете меня, вместе поищем, в чем причина, как помочь мальчику.

— Вы учителя, вы и помогайте! — поднялась Огурцова. От резкого движения парик на ее голове сбился, стали видны жиденькие, обесцвеченные красителем волосы. — Я как мать даю ему все. Он одет, обут, накормлен. Спать не лягу, пока не приготовлю свежую рубашку. Приниженный! На других посмотрите, у кого дети неслухами растут! Мой сын одного моего взгляда слушается!

Валентине вдруг стало жаль ее — эти жиденькие волосы под давно уже не модным париком,