Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Все страхи улетучились. Разве я всегда не мечтала, чтобы кто-нибудь увез меня далеко-далеко? Я постоянно твердила себе, что жизнь – это не волшебная сказка, но в глубине души надеялась, что это не так. Да и какая молодая девушка не мечтает о герое, который освободит ее из башни одиночества? Я не составляла исключения, разве что была более усердной в создании этой башни из слоновой кости собственной конструкции с фундаментом из книг, со стенами из булыжников чувства долга, со страхами и сомнениями – засовами на окнах.

И вот я здесь, унесенная бог знает куда – выше всех башен, дальше всех засовов, – наедине с самым героическим из людей.

Мне страстно хотелось увидеть его лицо, убедиться, что он реальный, в конце концов. Но я не осмелилась повернуться назад. Я не представляла, как это возможно. Ветер с силой прижимал меня к сиденью. Мне требовались все мои силы, чтобы повернуть голову налево или направо, вверх или вниз. Проще всего было смотреть вперед.

Что я и делала. Постепенно напряжение спало, и я восторженно глядела на землю, летящую подо мной, дивясь тени самолета, бегущей за нами даже в этом утреннем полусвете, как хвостик. Мои уши привыкли к реву двигателя, и он превратился в легкий шум. Глаза все еще горели и слезились, но я уже привыкла к холоду. Ноги и руки застыли, но я этого не чувствовала. Мне хотелось навечно остаться в небе, кружить над этой долиной. Я радовалась гладкой земле, летящей подо мной, полям, на которые мы могли приземлиться, если необходимо. Я не могла себе представить, как он летел над этой огромной, холодной поверхностью воды бесконечные часы. Как бы он смог приземлиться, вернее, приводниться, если бы возникли непредвиденные трудности? Никак. И все же он полетел, зная это.

По некоторым признакам я поняла, что мы постепенно снижаемся: сплошные массивы зданий стали превращаться в отдельные дома, рядом с которыми можно было даже рассмотреть людей. Через некоторое время я смогла различить, что люди эти прыгают и машут руками. Я рассмеялась – они выглядели такими счастливыми и необычными, как ожившие примитивные древние рисунки в пещерах. Я пыталась махать им в ответ, но поток ветра стремился вырвать руку из сустава, поэтому я снова изо вех сил прижала ее к телу, надеясь, что Чарльз не заметил моих попыток.

Теперь уже на горизонте вырисовывалось летное поле, сначала далеко, но потом все ближе и ближе, деревья снова стали большими, и их верхушки оказались как раз под нами, потом рядом, потом выше… и мы коснулись земли. Мы помчались по полосе поля так же быстро, как и при взлете, снова я почувствовала землю – ухабистую, изрытую колеями, и мои зубы громко застучали. Хотя я жевала резинку все время, она больше не помогала, став просто куском резины. У меня заложило уши.

Мы замедлили ход; мотор стал чихать, и самолет, вздрогнув, остановился. Прошло еще некоторое время, прежде чем я поняла, что мотор замолчал, раздавались только отдельные выхлопы; в ушах продолжало стучать.

Позади раздавались непонятные звуки, как будто заговорил ветер. Я сидела, боясь пошевелиться и нарушить чары происходящего. Внезапно на меня нахлынула грусть. Мне не хотелось снова возвращаться на землю, снова становиться осмотрительной, примерной девочкой Энн. Мне нравилась та беззаботная, сумасбродная девушка, которой я почувствовала себя в небе. И мне совсем не хотелось прощаться с ней.

Кто-то заговорил со мной, кто-то тряс меня за плечо.

– Ну как? Вам понравилось? – Это был полковник Линдберг.

Он стоял на крыле рядом со мной, расстегивая ремень, которым я была пристегнута, так что его лицо было всего в нескольких дюймах от моего. Я почувствовала внезапное тепло его близости, его руки на моем плече. Потом он схватил меня за локоть и поднял с сиденья – тошнота накрыла меня волной, мой желудок бастовал, как будто мы все еще были в полете.

Затем мои ноги неким непонятным образом оказались на земле, и журчащий, смеющийся голос наполнил воздух. Лишь через какое-то время я поняла, что этот голос принадлежит мне.

– Ох, я это сделала! Я никогда не чувствовала такой радости и такой свободы – о, это было так прекрасно! Я совсем не боялась, ни капельки! Это было, как в самой прекрасной церкви, даже лучше, как будто ты находишься так близко от бога, что видишь землю такой, как видит он. Оттуда все выглядит совсем по-другому, ведь правда? А вы видели, как люди махали нам? Думаете, они узнали нас? Не могу дождаться, когда полечу снова – вы возьмете меня с собой в полет? Возьмете?

Чарльз слушал меня с открытым ртом. Наконец я вынуждена была замолчать, чтобы перевести дыхание, чем дала ему возможность заговорить. В выражении его глаз я увидела что-то новое – не легкое высокомерие, которое было прошлым вечером и не тот изучающий взгляд исследователя.

– Вы не чувствуете тошноты? Голова не кружится?

Я покачала головой.

– Нет, ни чуточки!

– Хорошая девочка. Мне лучше доставить вас домой, пока не хватились родители. Но я буду счастлив снова пригласить вас в полет, мисс… Энн.

– О, прекрасно, – сказала я и снова замолчала.

Я не могла придумать, что сказать ему, поскольку единственный раз в жизни уже сказала все, что думала, все, что чувствовала.

Мы в молчании проследовали до ангара, потом так же молча сели в машину и помчались по пробуждающимся улицам Мехико.

Зачем нужны слова, когда мы только что вместе поднялись в небо?

Обратно на землю.

С глухим стуком я упала в свою обычную жизнь. После отъезда из Мексики – снова на поезде, таком прозаическом средстве передвижения, – я не могла не думать о том, чтобы снова устремиться назад, на север, как перелетная птица, но вместо этого возвращалась в Смит. Занятия, письменные работы, безумие последнего семестра перед выпуском, со всеми собраниями и множеством форм и документов, которые необходимо заполнить, и финальных тем, которые надо завершить, – все это окружило меня, как цепляющиеся усики плюща, приковывая к земле.

Никому, кроме моей соседки по комнате, я не рассказала о своем тайном самостоятельном полете с полковником Линдбергом. Элизабет Бэйкон мне не поверила. Да и почему она должна была верить? Газеты были полны отчетов об официальном полете, произошедшем на следующий день, во время которого Элизабет, Кон, мама и я поднялись в небо на огромном фордовском трехмоторном самолете, который отвез нас к югу от Мехико-Сити. Изучая нечеткие газетные фотографии, я не могла не улыбнуться, увидев на некоторых из них мрачное выражение на лице Элизабет. Когда она приземлилась, ее лицо было зеленоватого цвета. Но все-таки ей удалось позировать всем этим фотографам и репортерам с очаровательной самоуверенностью, а Чарльз стоял рядом с ней с застывшей улыбкой, которую я уже начала распознавать как официальное выражение лица. Мне казалось, что он даже рад, что имеется кто-то еще, на кого устремлено всеобщее внимание. Как же я мечтала в тот момент, чтобы на месте Элизабет была я! Но, почти парализованная от вида всех этих камер, я робко стояла позади вместе с мамой и Кон – по-прежнему скучная неловкая Энн.