Избранный - Максим Замшев

– Подожди лакать. Ты же не пес! Не до тостов сейчас. Настоящий Избранный жив. В этом и твое счастье, и твоя надежда. Найдите его и не спускайте глаз. Действуйте аккуратно, как мыши. Без моих прямых указаний никакой самодеятельности. Про форс-мажор чтобы я больше не слышал. – Потом старик заговорил так тихо, что Альфреду пришлось приблизить ухо к его морщинистому рту.

Выходя из «Альмавиво», старику подумалось: «Слава богу, что это кретин не посвящен ни во что. Иначе был бы сплошной форс-мажор. Как же сложились обстоятельства, что Деду пришлось приказать убрать Избранного, убедив всех, и меня в частности, что другого выхода нет? Действительно, большая удача, что с Избранным вышла ошибка. Нет худа без добра. Я всегда понимал, что последнего Избранного определить будет крайне трудно и ошибки не исключены. На той стороне тоже не дураки. Стоп! А если кто-то очень желал, чтобы мы убрали не того? Тогда, выходит, Дед служит двум богам? Бред! Не может быть! А что тогда может быть?»

– За тебя, любимый! – Марина подняла бокал, до краев наполненный красным вином, и взглянула на Климова торжествующе. Он улыбнулся в ответ, подождал, пока девушка сделает глоток, и приподнял в ответ кофейную чашку.

– Расскажи мне подробнее теперь про перемены в редакции. Мне страшно интересно – Марина передумала мстить Климову. Возможность появления у них денег возбуждала ее пуще всего другого. Алексей стал выглядеть в ее глазах чертовски сексуально, еще сексуальней, чем всегда. Теперь ему кое-что можно простить, в частности недавнее хамство.

– Да нечего особенно рассказывать. Брынзов купил нас с потрохами. Если уж он что-то хочет приобрести, продавец не устоит. Это всем известно. Я, честно говоря, не вполне понимаю, зачем ему наш «Свет». Чего ему не хватает? Может, просто до кучи? Похоже, курировать нас собирается сам Червинский, эта редкостная гнида и предатель теперь у Брынзова чуть ли не правая рука. Ну, если не рука, то уж точно палец. Кривой, мерзкий палец. Вот Брынзов и тыкает им во всех по поводу и без. Копелкина уже уволили, хотя уж он-то мечтал остаться больше других. Но что-то у него не срослось, и назначили какого-то Белякова. На Копелкина смотреть сегодня было и страшно и смешно. О новом сказать нечего. Я о нем впервые слышу. Но шепчут, что его кандидатуру спустили с больших верхов. Назначение малообъяснимое. Чему сейчас удивляться? Мы за последние годы таких назначений перевидали… Врача телевидением заведовать поставили, учительницу судом…

Сам того не понимая, Климов дарил Марине эту речь, как дарят цветы или кольца. Он посвящал ее в то, где она всеми органами чувств предвидела их новую сладкую жизнь. Для нее это было лучше всяких цветов и колец! В борьбе за престиж она готова была идти на любые жертвы, тем более когда ее будущий супруг (в глубине души она давно не сомневалась, что рано или поздно заставит Алексея жениться), похоже, становился источником этого престижа. Ей уже мерещились балы прессы, закрытые вечеринки, бомонд, частью которого они станут. Девушка не сомневалась, что Алексей очень быстро завоюет авторитет у новых хозяев. «Может быть, ему предложат место на телеканале? Любопытно взглянуть на его нового шефа. Беляков! Уж не тот ли что…»

– Беляков, говоришь? А его не Александром часом зовут?

– Да. А что? Ты его знаешь?

– Боже мой, неужели дядя Саша! – Марина от радости хлопнула в ладоши. – Как раз сегодня утром папа говорил, что дядя Саша получил какое-то сверхъ естественное назначение и скоро придет к нам обмыть это дело. Он такой седой, красивый? Да?

– Да. Седой. Насчет красоты вопрос дискуссионный, конечно…

– Вот как мир тесен! И не подумаешь… Дядя Саша – это друг моего отца. Представляешь? Только ведь он не журналист…

– Я, кажется, тебе только что об этом твердил, что он не из нашей среды. Может, откроешь, кто он? – Климов раздражался с каждой минутой.

– Он историк! Замечательный историк. Как начнет про Киевскую Русь рассказывать или про Гражданскую войну – заслушаешься. У них с отцом к Гражданской войне просто страсть какая-то. Особенно к личности батьки Махно. Все, что про него узнают, собирают, хранят. Отец вообще книгу задумал о нем писать. А дядя Саша у него вроде главного консультанта.

– Забавно. Чего им Махно дался? Анархист, бандюга… А хотя, анархии в нашей редакции чуточку не хватает…

– Не язви. Когда язвишь, ты некрасивый…

Звонок! Климов вытащил телефон и поднес к уху:

– Да, Александр Сергеевич!

Марина при звуках знакомого имени оживилась, на лице же Алексея читалось изумление, смешанное с досадой. Он приложил палец к губам, давая понять, чтобы Марина не вздумала сейчас что-то сказать.

– Что? Прямо сегодня ночью лететь? Билеты оставили в редакции? Ну, виза у меня есть, служебная, полугодовая. А если бы не было? Ну ладно. Хорошо. До свиданья.

Климов выглядел ошарашенно. Марина всем своим видом выражала нетерпение.

– Бред какой-то! Час от часу не легче. Твой дядя Саша отправляет меня в Париж. Прав я насчет анархии. Тольк я-то здесь при чем. – Климов допил кофе. – Сегодня ночью надо улетать. Мой приятель, Пьер Консанж, дает, видите ли, в Париже благотворительные концерты в пользу жертв терактов на территории бывшего СССР. Я должен все это дело описать и дать развернутый репортаж. Они думают, что мы вещи, что ли? Захотел, туда положил, захотел – почистил, захотел – выбросил, захотел посадил в самоет… Я, конечно, люблю Париж, но…

– Вот чудной ты, Алешка! Ему в Париж лететь, а он негодует. Ты сам первейший анархист и есть. Бестолковый анархист! С тебя духи. «Шанель Кристалл». Помнишь, тебе тоже нравился этот запах, ты еще просил коробку посмотреть…

– Погоди ты с коробкой! Это понятно и так, что тебе духи. Но все-таки дядя Саша твой крутовато начинает. Теперь, говорит, у редакции такой будет стиль. Наш девиз – самая оперативная информация. Пьер, конечно, парень хороший. Но мало ли концертов по всему миру проходит. Отрядили бы, в конце концов, какого-нибудь парижского спецкора. У Брынзова что, спецкоров в Париже нет?

Сумасбродное поведение нового главного и эта ни чем не объяснимая срочность вывели, наконец, Алексея из того смутного состояния, что началось утром вместе с разбудившей его мухой. Он оживился. Впервые за вечер явные прелести Марины спроецировались на него. И сразу внутри защемило, стало созревать, связываться мужское желание, будто эта красивая брюнетка только сейчас появилась перед ним.

– Хватит ворчать. Лучше послушай меня. Это очень здорово, что ты летишь в Париж. Лучшего просто и придумать было нельзя. Махно, о котором пишет книгу мой отец, похоронен на Пер-Лашез. С его похоронами там какая-то темная история связана. Могилы нет. Есть только урна в стене. Сделай старику подарок. Сфотографируй, пожалуйста, эту плиту. Не пожалей времени. Он будет так рад. Живой снимок. Сам-то он в Париж с его астмой уже вряд ли когда-нибудь выберется. Да и книгу ему надо побыстрее закончить. А без этого снимка, как он считает, книга будет неполноценной.