В неверном свете - Карло Шефер

— До свидания, — фальцетом попрощался Тойер и положил трубку.

В маленьком городке он видит причал.

Его перевозчик удивляется, ведь они уговаривались о долгой поездке. Но он больше не доверяет этому типу. Когда дверь скрипит, ее требуется смазать, и немедленно, иначе она так и будет скрипеть; одними намерениями тут не обойдешься. Планы без воплощения — удел большинства, но он не принадлежит к большинству. Когда-нибудь этот субъект его выдаст, оговорка на границе — никакая не мелочь. Первый писк предшествует скрипу, а скрип — неподвижности шарниров.

Это не для него.

Для того, кто умеет проламывать себе проход даже сквозь камень, не бывает запертых дверей.

Вылезая на берег, он пачкает брюки о релинг лодки и с трудом сдерживается, чтобы не выругаться. Грязь — ее он переносит с каждым годом все хуже.

Он идет по улице городка. На него обращают внимание, но он рассказывает о себе четко и внятно. Все напоминает ему бешеную пляску на волнах, а какая пляска без импровизации. До сих пор он ехал с одним из своих друзей, а другой обещал забрать его отсюда, но что значат сегодня обещания?

Глупые люди всегда поддакивают громче всех. На этот раз таковым оказался старик, который, услышав его сетования на нынешние времена, почувствовал их глубокое духовное родство. Хотя они похожи не больше, чем царственный бык на вола, жарящегося на вертеле. Рассыпаясь во всяческих любезностях, он позволяет старику отвезти себя в ближайший крупный город. Как он презирает эту заплесневевшую землю, не важно, отвоевана она у моря или нет. Он не понимает, чем просоленное болото лучше игры морских волн. Больше места для людей? Ну, это совершенно его не волнует.

В первом же городе после бесчисленных слов благодарности, которые он произносит, с трудом подавляя усмешку, он садится на первый же поезд, идущий на восток. Когда приходит кондуктор, он его мучает потоком немецких слов. Дорогой дополнительный билет он намеренно оплачивает голландскими деньгами, которые, разумеется, имеет при себе.

Он высаживается в приграничном городе.

— Там дальше уже Германия, — сообщает дружелюбная дама, перед которой он разыгрывает неловкого, заблудившегося британского туриста.

Он идет пешком мимо пограничного поста. Насвистывает и напевает, едва не подбивает на глупый танец одного из пропыленных слуг закона. Таможенник заботливо замечает, что ему предстоит еще довольно далеко тащить свой чемодан, пока он найдет отель. Наконец-то он может засмеяться. И он, смеясь, объясняет, что врач прописал ему побольше движения.

Все машины задерживают из-за ящура. Иногда он жалеет, что нет публики, которая наградила бы его аплодисментами. Сначала по переполненным рядам его великолепного театра пробежал бы шепот: почему бы ему просто не взять машину? Некоторые зрители, из тех, что посообразительней, шипели бы и призывали к порядку. Потом поняли бы даже самые тугодумы: из-за множества контрольных пунктов! И все бы зааплодировали, спонтанно, как при исполнении известной арии. Он слышит аплодисменты и чувствует, как они нарастают, — ведь усталые войска системы в случае чего смогут проследить за ним только досюда. К примеру, кондуктор может дать описание его внешности, но оно никогда не всплывет там, откуда он прибыл, и никогда не прозвучит в Гейдельберге.

— А что вы, собственно, думаете про ящур и коровье бешенство? — спросил Хафнер, вероятно, только для того, чтобы нарушить их долгое молчание.

— Я больше не ем мяса, только индейку, — ответил Штерн с некоторым пылом, типичным в наши дни для всяких последовательных адептов здорового питания, гурманов, людей, излишне осторожных, и тех, кто-давно-обо-всем-уже-знал, когда всплывала эта болезненная тема.

— Ах, не говори глупости, — буркнул Тойер. — Индейку ты можешь есть, когда бастуют аптекари, а у тебя начинается заражение крови. Ведь это чистейшие пенициллиновые бомбы. — И, поскольку его так и подмывало сообщить что-нибудь полузабытое из колонки «Занимательная смесь» в «Рейн-Неккар-Цайтунг», добавил: — Когда видишь, что творится сейчас в мире, скоротечное размягчение мозгов уже не пугает.

— Итак, сейчас уже вторая половина пятницы. — Судя по голосу, Лейдиг слегка нервничал. — В понедельник, максимум во вторник, у нас, вероятно, вырастут собачьи уши. Что будем делать?

Маневр Зельтманна свел на нет их слабое воодушевление; по сути, казалось, что каждый из четверых с удовлетворением возится с текущей мелочевкой. Во всяком случае, Тойер уже много лет не вел протокол так внимательно, почти с терапевтической тщательностью, как при нынешнем опросе закоренелого безбилетника, который угрожал контролерам тупым кухонным ножом и посему был препровожден в их ведомство. Абсурдность внутреннего мира нарушителя почти не доходила до сознания гаупткомиссара, и это был либо очень хороший, либо весьма настораживающий знак. Тойер мысленно прикидывал в те минуты, не надеть ли ему, старому детективу, в знак протеста собачий ошейник.

Теперь крышки письменных столов опустели.

— Так что же мы будем делать? — вздохнул Тойер. — Может, повесим тут портрет Хонеккера, а? Вон какие у нас голые стены. Или комиссара Рекса. Хонеккера и комиссара Рекса.

— И портрет моей мамы, — ко всеобщему изумлению, проговорил Лейдиг: он бывал циничен только по отношению к Хафнеру. — По-моему, мы не должны отвлекаться от темы.

Старший гаупткомиссар подумал, усмехнувшись в душе, что у него и тут вырывают тетрадь из рук, но заметил, что эта метафора не годится. У него ничего нельзя забрать из рук, ведь его руки давно уже вяло повисли вдоль туловища. Ему стало досадно.

— Хватит болтать, пора браться за дело, — язвительно буркнул он. — Итак, мы решили прогуляться в выходные по Старому городу и немножко понюхать, чем там пахнет. Каждый будет иметь при себе снимок Вилли. Я считаю, что глупо рассчитывать на быстрый успех этого узколокального мероприятия. И не изображайте из себя агентов ФБР, вы не американцы, а мальчишки из Пфальца!

Молодые люди смущенно молчали. Тойер угадал их намерения. Преодолевая собственное нежелание, он со вздохом продолжил:

— Встретимся завтра в одиннадцать на Бисмаркплац. — Хафнер обрадовано кивнул, явно надеясь, что ему там удастся принять меры против предстоящего утреннего бодуна. — Дальше пойдем по двое. Будем обращаться к прохожим выборочно, по принципу случайности; кажется, и Вселенная тоже возникла по этому принципу. Случайно. И не только она, а все вокруг. Даже Гейдельбергский замок.

— Это круто, — кивнул Штерн и обхватил себя руками за плечи, словно мерз. — Про Вселенную.

Ильдирим созерцала жалкое существо, сидевшее на скамье подсудимых. Это был неопрятный мужичонка с острым, твердым брюшком, настоящим пивным сталактитом. Сальные волосы, пористый нос. Она ненавидела его, и это поддерживало ее дух, но одновременно связывало ее с ним недобрыми узами, так как казалось, что и он, при всей своей ничтожности, тоже держался лишь за счет собственной ненависти. Ненависть не давала ему развалиться на гнилые куски.