Призраки и чудеса в старинных японских сказаниях - Лафкадио Хирн

– Чего показала? Может, что-нибудь вроде этого, а?! – заорал торговец лапшой и шлепнул себя ладонью по лицу, отчего оно сделалось гладким, как яйцо.

И в тот же миг свет погас.

Лет пятьсот назад состоял на службе у князя Кикудзи, владетеля Кюсю, один самурай по имени Исогай Хэйдадзаэмон Такэцура. Означенный Исогай унаследовал от многих поколений воинственных предков природную склонность к ратному делу и богатырскую силу. Еще мальчишкой он превзошел своих наставников в искусстве боя на мечах, стрельбе из лука, владении копьем и проявил все задатки доблестного воина. Впоследствии, во время войны в годы Эйкё[21], он совершил немало подвигов на полях сражений, за что удостоился величайших наград и почестей. Однако вскоре дом Кикудзи пришел в упадок, и прославленный Исогай остался без хозяина. Любой даймё тогда был бы рад принять его к себе на службу, но этот человек никогда не заботился о собственном благе и в душе сохранил верность прежнему господину, потому предпочел удалиться от мира. Исогай обрил голову, принял буддийское имя Кайрё и сделался странствующим монахом. Но и под коромо[22] не перестало пылать огнем сердце самурая. Как в былые годы он смеялся в лицо врагам, угрожавшим его жизни, так и теперь презирал опасности и в любую погоду нес учение Будды в такие уголки, куда никто из его собратьев пойти не осмелился бы. Ибо времена стояли смутные, повсюду творилось беззаконие, и на трактах одинокого путника поджидали большие беды, от которых не мог уберечь и духовный сан.

Первое долгое странствие привело Кайрё в провинцию Каи. Однажды, когда он брел по горным тропам, ночь застала его в глухом ущелье. До ближайшего человеческого жилья оставалось множество ри пути, и Кайрё пришлось устроиться на ночлег под открытым небом. Отыскав поросшую травой полянку, монах улегся и закрыл глаза. Он и раньше-то был неприхотлив, никогда не стремился к роскоши, теперь же за неимением лучшего и голая скала порой служила ему удобным ложем, а корни сосны – мягкой подушкой. Дождь и снег, роса и стужа не причиняли неудобств телу, словно отлитому из стали.

Едва Кайрё растянулся в траве, на горной тропке появился человек с топором и огромной вязанкой дров. Дровосек остановился, окинул взглядом лежащего монаха и удивленно покачал головой:

– Что вы за храбрец такой, добрый господин, коли осмелились прилечь один-одинешенек в безлюдном месте? Тут повсюду шастают призраки и голодные духи. Неужто не боитесь вы косматых зловредных чудищ?

– Дружище, – весело отозвался Кайрё, – я всего лишь странствующий монах, ун-суй-но-рёкаку – «гость волн и облаков», как нашу братию кличут в народе. И до косматых чудищ мне дела нет, ежели вы толкуете о лисах-оборотнях, барсуках-перевертышах и прочей нечисти. А безлюдные места мне очень даже по нраву – что может быть лучше для медитации? К тому же я привык спать на свежем воздухе и давно перестал дрожать за свою жизнь.

– Ну, тогда вы воистину храбрец, – восхитился крестьянин, – раз уж забрели сюда без спутников. Должен вам сказать, у этого места дурная слава. А как известно, кунси ая-уки-ни тикаёрадзу – «благородный муж не рискует жизнью без надобности». Поверьте, добрый господин, спать здесь и правда будет опасно. Посему, хоть вместо дома у меня ветхая лачуга, крытая соломой, позвольте все же предложить вам ночлег. На ужин мне подать вам нечего, зато крыша над головой будет, и вы отдохнете в полной безопасности.

Говорил дровосек убедительно, Кайрё понравился его любезный тон, и он принял скромное предложение. Крестьянин повел его узкой тропинкой, убегавшей от главной дороги в горный лес. Идти было нелегко: ухабистая тропка то вилась по краю обрыва, то вдруг превращалась в переплетение скользких корней, норовивших переломать путникам ноги, то петляла среди острых скальных обломков. Наконец перед Кайрё открылось свободное пространство на вершине холма, залитого сиянием полной луны, и он увидел домик с соломенной крышой, уютно освещенный изнутри огнем очага. Дровосек сразу направился к навесу на заднем дворе. Там было устроено место для купания – по бамбуковым трубкам поступала вода из источника, видимо расположенного неподалеку, – и Кайрё с удовольствием омыл ноги после долгого пути. За навесом скрывался огород, дальше росли кедры и шумела бамбуковая роща, а между деревьями серебристыми проблесками давал о себе знать водопад – поток низвергался с высоты, покачиваясь и трепеща в лунном свете, как длинные белые одежды на ветру.

В домике, когда Кайрё вошел туда в сопровождении крестьянина, двое мужчин и две женщины грелись у маленького очага, устроенного в ро[23] посередине гостиной. Все низко поклонились монаху и произнесли очень вежливые слова приветствия. Кайрё подивился тому, что беднякам, живущим в глуши, знакомы правила хорошего тона. «Какие приятные люди, – подумал он. – Должно быть, некий благородный и образованный господин научил их премудростям этикета». Обернувшись к хозяину жилища – арудзи, как называли его домочадцы, – монах сказал:

– Судя по вашей речи и по вежливому приему, оказанному мне этими достойными людьми, вы не вечно были дровосеком. Смею ли я предположить, что некогда вы принадлежали к знатному сословию?

– Добрый господин, вы не ошибетесь в своем предположении, – улыбнулся дровосек. – Сейчас я, как вы видите, живу в уединенной хижине, но когда-то и правда занимал высокое положение в обществе. Представьте себе, я сам разрушил свою жизнь. Вот моя история. Я состоял на службе у одного даймё и ранг имел немалый. Однако невоздержанность в любви к женщинам и горячительным напиткам меня погубила. Под влиянием страсти я совершал дурные поступки и в конце концов стал виновником истребления нашего клана и смерти многих достойных людей. Кара постигла меня незамедлительно, я оказался изгнанником и долгие годы скитался по земле. Теперь я молюсь лишь о возможности искупить вину, чтобы вернуть честь и славу своему древнему роду. Однако едва ли мне когда-нибудь будет дарована подобная милость. Так или иначе, я стремлюсь очистить карму, искренне раскаиваясь в содеянном и помогая по мере сил тем, кто нуждается в моей помощи.

Монаху пришлось по душе благое намерение арудзи.

– Друг мой, – сказал он, – я не раз наблюдал, как люди, натворившие немало бед в молодые годы, позднее ступали на путь истины и становились образцами добродетели. В сутрах говорится, что сила благого намерения велика, и тот, кто проявлял упорство в совершении дурных дел, с тем же упорством способен творить добро. Сердце у тебя, несомненно, доброе, и я верю, что твоя жизнь еще изменится к лучшему. Нынче ночью я буду читать сутры о твоем спасении и молиться о том, чтобы тебе достало сил очистить карму от былых ошибок и заблуждений.