Цвет твоей крови - Александр Бушков

Оксана смеялась:

– Ну вот в жизни не поверю, будто ты не знаешь на практике, что надо делать с красивой женщиной, которая к тебе сама в постель пришла… Ну что ты лежишь, как чурбан? Невесте верность блюдешь? А ты уверен, что она сейчас ни перед кем стройные ножки не раздвигает? – Ее ладонь проделала нечто довольно бесстыжее, и Оксана рассмеялась: – Не знаю уж, что ты там блюдешь, только ты в полной боевой готовности…

Глупо было бы противоречить очевидному – природа, черт бы ее побрал, поневоле брала свое. Словно бы в том же дурмане я повернулся к ней и крепко прижал к себе, ругал себя, но ничего с собой поделать не мог. А там и ночная рубашка на пол порхнула…

Проснулся я поздненько, в десять – ничего удивительного, уснул, когда за окном уже посерело той рассветной серостью, которая вот-вот должна перейти в синеву. Оксаны рядом не было, но через спинку кровати были переброшены моя форма и исподнее, и тут же стояли сапоги. Прошло не так уж много времени, и я подумал, что обмундировка должна быть еще сыровата – что же, Оксана спешит меня выпроводить? Однако, пощупав гимнастерку, я обнаружил, что она не просто сухая, как песок в пустыне, а еще и, сразу видно, старательно выглажена, как и мои парадные синие галифе, – что ж, Оксана должна была как следует постараться, а ведь в такой глуши в ее распоряжении наверняка был только утюг старого примитивного образца, куда сыплют раскаленные угли. Отглажено не хуже, чем в нашей командирской прачечной, которой заведовал мастер с дореволюционным стажем, вольнонаемный Самуил Маркович Лейзерович…

Хорошо, что не пришлось с облегчением стягивать старшинское исподнее, – я и так был гол, как Адам на картинах великих живописцев старых времен. Существенное отличие в том, что Адам был таковым до грехопадения, познания плотских страстей, как выражался Федя, а я этой ночью изрядно нагрешил.

Что оставалось? Я оделся, тщательно привинтив значки, замотал привычно чистейшие портянки, обулся и застегнул портупею с кобурой. На улице никаких тревожащих звуков не услышал – все так же собаки побрехивали, корова замычала, прошли люди, громко разговаривая о каких-то мирных деревенских пустяках, немцами, сразу можно определить, и не пахнет… Все равно нужно побыстрее отсюда убираться, после ночных забав тут тем более неуютно.

Не скажу, чтобы я так уж терзался раскаянием, – в конце концов, не мальчик, которого развратная красотка изнасиловала, все это надо как-то по-другому называть и безвинной жертвой себя не выставлять. Выходит, прав был ухарь Федя, когда говорил, что верность одной-единственной хранят только импотенты и покойники, да и у импотентов есть возможность верность нарушать…

Оксана сидела за столом в горнице и безмятежно чаевничала. Осведомилась с интонациями заботливой супруги:

– Выспался?

Вид у нее был самый невинный, словно и не она розовыми губками проделывала шалости, о которых я раньше только слышал, главным образом от Феди. Ну, женщины это умеют – после самых разнузданных ночных забав выглядеть форменными монашками. И такова уж мужская натура, что я вместо самобичевания поймал себя на игривой мысли: интересно, что выйдет, если предложить это Наташке? Если только получится ее увидеть, выбраться из проклятых мест, где по дорогам, куда ни глянь, – немцы, немцы…

– Садись чай пить, – предложила Оксана с той самой интонацией заботливой – и хозяйственной – жены.

– Сейчас, только выйду ненадолго… – сказал я.

Навестил аккуратный деревянный нужник под высокой двускатной крышей, выкурил папиросу на крыльце и вернулся в горницу. Оксана налила мне чая. Снова маленькие непонятности: хлеб – вчерашние каравайчики, а вот красиво нарезанный сыр странноватый – темно-желтый в паутине синих прожилок. В жизни такого не видел, но не пустился в расспросы. На вкус оказался очень даже ничего – как и увиденные в первый раз овальные печенюшки, таявшие во рту, как вчерашние конфеты. И только покончив со второй чашкой, обратил внимание на непонятный предмет: возле правого локтя Оксаны – стеклянное на вид полушарие, полное красивых ажурных словно бы снежинок, не походивших одна на другую. Нечто подобное я видел на столе начальника одного из погранотрядов, он сказал, что это пресс-папье заграничной работы, найденное им в тридцать девятом во время освободительного похода в кабинете офицера некоего учреждения, чьими бумагами наши очень интересовались, – и за красоту прихваченное в качестве военного трофея. Только там были не зеленые снежинки, а синие, желтые и красные завитушки, каким-то образом заделанные в стекло.

На пресс-папье я посмотрел мельком, оно меня нисколечко не занимало. Вплотную встал более насущный вопрос: как бы запастись провизией на дорогу? Судя по тому, чем Оксана меня щедро потчевала вчера и сегодня, запасы у нее есть, и она над ними не трясется. Надо подумать, в какой форме это высказать, – и хорошо бы найти что-то в виде емкости для воды…

И я дипломатично начал:

– Я тебе ужасно благодарен за… все. Только не могу я в своем нынешнем пиковом положении долго здесь рассиживаться…

– Собрался в путь-дорогу? – спросила она спокойно.

– Конечно, – сказал я. – Я же присягу давал. Где-то наши наверняка налаживают оборону, мне там самое место…

– Тянет повоевать?

– Присяга, – сказал я. – И враг на нашей земле…

– Понятно. Только вот что, Костя… Я тебя прямо сейчас познакомлю с одним человеком…

С совершенно спокойным видом она положила ладонь на пресс-папье – и по горнице прошел странный долгий звук, словно тронули струну великанской гитары. И за спиной у меня раздался переливчатый, мелодичный аккорд, словно бы в ответ, – но таким звукам неоткуда взяться в простой деревенской хате, и непонятно, что может их издавать. Ясно только, что это глубоко неправильно…

Оксана, убрав руку со стеклянного полушария, смотрела куда-то за мою спину, словно бы радостно. Я обернулся – и едва не заорал от дикой непонятности происходящего.

На стене, наполовину обрезав фотопортрет бравого кавалериста, открылся высокий, аркообразный проход, длинный коридор с покрытыми мерцающими фиолетовыми огоньками стенами. И там стоял человек в какой-то странной одежде.

Я ничего не пытался понять – сработала пограничная хватка. С грохотом опрокинув стул, вскочил и схватился за кобуру. Иногда непонятное нужно, не раздумывая, встречать пулей или, по крайней мере, брать на прицел…

Человек поднял правую руку – и с его ладони ко мне метнулись полосы зеленоватого света, а прямо в лицо ударил желтый, слабо светящийся луч – показалось, в лицо с размаху выплеснули полведра воды…

Сознание померкло.

…Вернулось сознание, можно так сказать, толчком, я открыл глаза и почувствовал себя так, будто проснулся трезвым и выспавшимся, – я всегда так просыпался, когда на сон хватало времени и голова не побаливала с похмелья, что пару раз случалось. Моментально взял себя в руки и попытался в темпе оценить окружающее. Все, что произошло, я помнил прекрасно: неведомо откуда взявшийся проход в самой обыкновенной стене деревенской хаты, странный человек, которого я не успел разглядеть толком, лучи света, метнувшиеся от его ладони, желтое сияние, ударившее в лицо, как выплеснутая из ведра теплая вода, – и все это произошло наяву…