Вензель на плече Урсулы - Эмма Герц

Прощаюсь с Николаем, объясняя ему, что хочу еще подышать и покурить.

— Ты ж не куришь? — удивляется Николай, подмигивая двумя глазами сразу. — Кстати, спросить хотел… У твоего Савина вроде кто-то был в мэрии? Типа главного архитектора или кого-то такого. Человека. Важного.

— Нет, — отвечаю я, — ты путаешь. У нас нет человеков в мэрии… Никаких. Важных тем более.

— А то, понимаешь, откуда ни возьмись, объявился прежний владелец моего заведения. С разными бумагами. Я особо не изучал пока, но типа — приобретение незаконно… Уголовник какой-то, реально. Приехал еще… На мою голову…

Николай расстроенно открывает подъездную дверь. Оборачивается:

— И самое прикольное, что я уже чую, что огреб большие проблемы.

Делает шаг, оборачивается снова, повторяет значительно:

— Большие проблемы. Именно-именно.

Закрывает подъездную дверь.

?

Он подходит ко мне:

— Почему мы не можем перекинуться парой слов, как старинные друзья?

По-прежнему, спрашивая о чем-нибудь, чуть прищуривает глаза.

Молчу, потом отвечаю:

— Можем, конечно. Если не будем притворяться старинными друзьями.

Смотрю на мужчину, частью которого была два года, потом не видела очень долго, потом видела только на фотографиях и несколько раз по ТВ.

Он не отряхивает снега, и снег тает на нем так же быстро, как на кошке. Смотрю сначала на его макушку, потом на голые деревья, свежие сугробы, неперелетных голубей с красными лапами.

— Как дела?

Странно слышать такой обыкновенный вопрос от человека, с которым ты пылко обсуждала необыкновенные предметы из кожи, металла, конского волоса, конопли, специальных пород дерева, разговаривала о болевом пороге и о преодолении болевого порога, о насилии и подчинении насилию. О гранях и о том, что за гранями.

— Все хорошо, — улыбаюсь я. Говорим немного о погоде, обещанной суровой зиме и ситуациях на дорогах. Мне немного смешно. Я всегда любила только умных мужчин, даже в ущерб каким-то вполне важным душевным качествам типа честности, сострадания и порядочности. С интеллектуальной составляющей у Него было в порядке. Менее проницательный человек уже бы сказал: «Слышал, ты продала квартиру, что я тебе подарил». Или: «Давно ли тебя били стеком по ступням?» Или: «Как ты выжила тогда?»

— А я вот хочу тебя удивить, — улыбается Он.

Надо что-то ответить. Сколько можно гримасничать и пожимать плечами.

— О чем пойдет речь?

— О твоем муже. Кандидате разных наук.

— Технических, — подсказываю я.

Не хочу говорить про мужа, наши отношения понемногу превратились из зажигательного коктейля в кисель из брикета, пусть это гораздо менее утомительно, но пугает. Я зависима от Савина — не финансово. Более серьезно.

— Технических, — соглашается Он, молчит, прищуривается. Я несу полную чушь:

— Савин получает гранты. Пишет статьи. Учебник вот сдал недавно. И еще один пишет. Много работает. Преподает дополнительно в современной технической Академии…

— Много работает, — повторяет Он, — молодец.

— Я не хочу удивляться про Савина, — быстро говорю я и продолжаю максимально светски: — А что у вас? Успехи? Бизнес?

— Спасибо за вопрос. Работаю в основном.

Как будто я не отыскивала на днях в Яндексе его клиники. Двадцать пять филиалов в Москве.

Смотрю на мужчину, которого не видела давно, и могу представить, каким Он будет в старости — вот без этого темного ежика волос, свежего лица и твердой линии подбородка. Со вздувшимися венами на лбу, морщинами на шее и просевшим взглядом.

— В каждом Центре два отделения — мужское и женское. Гинекология, андрология, лаборатории, ЭКО… Форма персонала разных цветов, для визуальной ориентации.

— Розовая и голубая?

— Фиолетовая и желтая, — отвечает Он серьезно, — не люблю розовый цвет.

Я помню.

Продолжает говорить, увлекается, перестаю слушать. Какие-то вопросы аренды, санэпидемстанция, пожарная охрана, всем заплатить денег, такой сегодня бизнес, планирует открыть в городе сразу три точки, потом еще три… Замечает, что я не слушаю. Достает что-то из машины — офисная папка, прозрачная, протягивает. Полагается спросить, я спрашиваю, приподняв брови:

— Что это?

— Дома посмотришь.

Откуда у Него этот шрам все-таки?

— Я позвоню.

— Не надо.

Как слаб мой голос.

«Мне тогда все твердили, что так дальше невозможно, надо иметь самоуважение, самолюбие, самоопределение, что там еще само? Да, не допускать самообмана. Надо негодяя скорее выгнать, не окружать своими постылыми заботами, от которых он кривится, как от лимона во рту, целого, некрупного, но с коркой. Повторяли, что это не жизнь, что я гублю себя, уже мало напоминаю женщину, и может ли считать себя женщиной та, которая преступной хитростью удерживает мужа в семье, якобы для детей, 14 и 16 лет, имеющих основания прокричать матери: правильно, что тебя папа не любит. Не буду сейчас подробности… это неважно.

Только и слышала от всех, что все проходит, и это пройдет. Не верила, ведь уже три года и три месяца каждый день спрашиваю себя: „Больно?“ И отвечаю себе: „Да“. Так что никакого мая в обозримом будущем, а сплошной февраль, неполноценный урезанный месяц, разгар сезона суицидов.

Вдобавок еще к тому моменту я давно ни с каким человеческим существом не общалась, только с озлобленными подростками — они очень сдружились против меня… Раньше дрались за игровую приставку, телефон, пульт от телевизора, шоколадку, а теперь только переглядываются понимающе: мамаша-то у нас того…

Как-то я у младшего нашла сигареты, а он очень четко про-из-нес: „Разберись сначала со своими проблемами, не сваливай с больной головы на здоровую, я буду делать то, что считаю правильным, как и ты. Еще есть вопросы, ма-ма?“

К нему более вопросов не нашлось, а себя я привычно спросила: „Больно?“, привычно ответила себе: „Да“.

Именно тогда живо прошла в темную комнату, там у блудного мужа хранятся молотки-гвозди, а также коллекция ножей. И я взяла молоток в левую руку — я левша, ты не знала? — и стукнула по правой руке, сначала несильно, по ногтю. А потом еще раз, сильнее. А потом придумала еще разные штуки с шилом и иголками. Это стало моей тайной, настоящей, я завела себе нитяные перчатки и постоянно носила их, чтобы избежать любопытных взглядов. Уровень боли — единственное, что я могла контролировать. Что последовало потом, стало очень логичным завершением моего превращения, как это я оцениваю сейчас, — из куколки в бабочку, не смейся! Ты сейчас подумала, хороша же бабочка, толстая тетка с короткими ногами, — но лучше метафоры я не подберу. Изучая газету „Еще“, к которой я раньше бы побрезговала прикоснуться даже в перчатках, я нашла твое обращение. Это был лучший день в моей жизни — за последние пятнадцать лет ручаюсь. И пусть с Мастером Валентином я встретилась только через полгода, но этого бы вообще могло не произойти… Трясу головой в ужасе… отрицаю… саму возможность этого… Я счастлива.