Жуки не плачут - Юлия Яковлева

Таня смотрела на круглый отблеск на потолке. «Попала в больницу», — сказала она себе. И тут же поняла, что не верит. В живот будто упал камень — с той самой секунды, как она вошла. От него по телу расползался холод. «Ничего, — успокоила себя Таня. — Просто ей опять стало плохо. Шла домой — и опять приступ. Завтра обегу больницы». И не поверила сама себе. Тотчас испуганно оборвала мысли. Завтра видно будет.

Не стала раздеваться. Не скинула даже ботинки. Вытянулась поверх покрывала, сдвинула пыльные подошвы так, чтобы они висели с краю. «А кому теперь какая разница!» — успела подумать она. Со злым отчаянием бухнула ноги на середину кровати и, уставившись раскрытыми глазами на желтоватый круг на потолке, стала ждать.

Она только моргнула. Но, когда открыла глаза, потолок был цвета яичной скорлупы, показывал все свои трещинки, а тело стесненно ныло, жалуясь на платье, на ботинки. Особенно на ботинки.

— Тетя попала в больницу, — объяснила Таня хозяйке, хотя та не сказала ни слова. На столе лежали три полосатых носка. Почему три, тупо удивилась Таня. Один для одноногого? Вид у хозяйки был невыспавшийся. Лицо цвета потолка и морщинки-трещинки.

— Знаешь что, Таня, — быстро заговорила она, глядя на носки. — Мне придется тебе отказать от угла.

— Тетя попала в больницу, — повторила Таня. Хозяйка быстро глянула на нее и снова — на носки. Точно глядела железными бусинами, а носки были магнитом.

— Вам отказать, — поправилась хозяйка. — Я нашла других съемщиков. Они платят больше. И вообще аккуратные. Положительные. Степенные. — Железные бусинки теперь так и прыгали. — Ты уж не обижайся. В городе полно…

— Я иду к тете в больницу, — выдавила Таня.

— Хорошо, — согласилась хозяйка. — Но сюда больше не приходи. Я уже угол сдала… другой семье. Положительной, и платят больше. — Лицо у нее вдруг стало человеческим: — Я тебе по-дружески советую: уходи сейчас же. Искать не станут.

Таня посмотрела на нее.

— На вот, возьми хлеба хоть.

Она протянула ломтик.

Таня молча вышла.

Села на крыльцо.

Тете Вере снова стало дурно, и ее забрали в больницу — самое естественное. Логичное. Очевидное. Но почему же тогда она не бежит в больницу?

Могла тетю Веру, например, сбить машина? За все время в Бухаре Таня видела автомобиль два раза. А смирные замшевые ослики — главный вид местного транспорта — никого не могли бы сбить.

За окном мелькнуло белое пятнышко лица. Умоляющее выражение. Мольба — и страх.

— Сумку! Сумку забыла!

Стукнули отодвигаемые ставни. К Таниным ногам шлепнулась холщовая тети-Верина сумка. От удара из нее выпал кусок хлеба.

Встала, отряхнула сзади платье, подняла хлеб, закинула сумку на плечо и вышла на улицу.

— Товарищ, — остановила Таня прохожего в синем ватном халате. Она уже привыкла, что, несмотря на жару, здесь одевались в теплые стеганые халаты. Снаружи все равно получалось жарче, чем внутри такого халата, или, вернее, то, как жарко было внутри халата, не шло ни в какое сравнение с каленым солнечным жаром снаружи, так что можно было даже сказать, что в халате прохладно.

Тане казалось, что воздух такой горячий, что невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Слова сухой колючкой стояли в горле.

— Чего тебе, девочка? — по-русски спросил он.

— Товарищ. — Таня смотрела немного выше узких глаз, выше коричневого от солнца лба, на черную угловатую шапочку. — Где здесь, — она никак не могла подобрать слово, — держат арестованных врагов народа?

По вечерам Луша опять садилась читать письмо вслух.

Они сидели в круге лампы. Метался огонек, когда Луша поправляла ей стеклянный колпак. Потом на себе — шаль. У себя на коленях — ножку Вали маленького. Ножка сползала. Валя спал. Каша в тарелках дышала.

Шурке хотелось закрыть глаза. Как будто если закроешь глаза, то и время остановится.

Луша читала:

— «Милые Луша и Валечка. Простите, что долго не писал. Не обращай внимания, Луша, что почерк незнакомый». Ишь, поняли как? — подняла от листка лицо Луша. — А я вначале глянула: адрес наш, а почерк не его. Сердце у меня так и оборвалось…

Она даже схватилась за сердце.

Бобка слушал, не сводя с нее блестящих глаз. Возил, не глядя, ложкой.

Шурка сидел на стуле, как прикипел.

Луша уже прочла письмо сама себе, и не один раз. Она его уже выучила наизусть. Теперь она могла, читая, глядеть вокруг, разговаривать, думать, хватать себя за сердце. А первый раз читала так, будто листок мог вырваться из рук и улететь, будто если хоть на секунду отцепила бы взгляд, строчки оборвались бы, исчезли. Все бы оборвалось навсегда.

— Бобка, а ты чего не ешь? Ты ешь, — переключилась она.

Он тоже уже знал письмо наизусть. И все равно каждый раз было интересно.

— Ем, ем, — он утопил ложку.

Луша посмотрела на Шурку. Протянула руку, потрогала его за волосы. Тихонько засмеялась своим мыслям. Снова опустила глаза.

Она знала, что там, но строки не могли надоесть ей, как не могут надоесть лицо, голос любимого человека.

— «Пишет мальчик, по моей просьбе, — продолжала. — Зовут его Санька. Ты, Луша, не пугайся, но я в госпитале».

Шурка нежился в теплых волнах, которые шли то ли от печи, то ли от лампы, то ли от Лушиного голоса. Письмо читали так часто, что он уже и сам начал в него верить.

А Луша читала с выражением:

— «У меня немного ранены руки. Поэтому Санька пишет. Ранены не страшно. Скоро я поправлюсь. Я уже поправляюсь, заживает быстро. Кормят хорошо. Сестры работают тоже хорошо. Врач хороший».

Легкая рябь пробежала по теплому Шуркиному миру. «Вот заладил: хорошие да хороший», — с неудовольствием отметил он. Вспомнил, как у него в этом месте кончились прилагательные, как таращилось на него круглое чердачное окошко, как рыскал внизу акулой ненавистный Бурмистров, как пусто было на школьном чердаке — на чердаке, в груди, в голове. И покраснел. Хороший, пусть. А как еще написать про врача?

Главное, Луша была довольна.

— Все хорошо, значит, — сказала она мальчикам. И опять чуть изменила голос, давая понять, что теперь это опять голос Вали большого: — «Только ты мне, Луша, сама пока не пиши. Пока нельзя. Я тебе напишу, когда станет можно».

— Почему? — с подозрением спросил Бобка. Впервые за все время.

Луша подняла голову.

Шурке захотелось толкнуть брата под столом. Двинуть ногой по его стулу. Хлопнуть на голову тарелку с кашей.

Луша и сама призадумалась.

— Порядок, видать, такой. Военное время. Шпионы так и рыскают. Мало ли, — объяснила.