Поющие пески - Джозефина Тэй

— А помнишь, как мы были в Варесе и в дождливый день пошли в музей?

— Помню.

— А помнишь, что на обед были фаршированные ягнячьи сердца и ты видел, как их готовили на кухне?

— Лала, дорогая! — закричал он со смехом. — Ты совсем не повзрослела!

— Во всяком случае, мне приятно, что ты еще можешь смеяться, хотя бы надо мной, — сказала она, пойманная на этих детских воспоминаниях. — Как будешь готов ехать, то скажи.

— Мы уже можем двигаться.

— Уже? Ты уверен?

— Вполне. Как только ты назвала меня патологическим примером, я убедился, что все прошло.

— Ну, в следующий раз не жди, пока начнешь задыхаться, — сказала Лаура деловым тоном.

Грант задумался, что же на него подействовало более успокаивающе: то, что Лаура знала, о какой болезни идет речь, или то, что она серьезно и спокойно восприняла его нелепое состояние?

Если Грант представлял себе, что обрадует шефа перспективой быстрого выздоровления или своей щепетильностью в вопросе, связанном с газетой, то ошибался. Брик был скорее антагонистом, чем коллегой, и его ответ был типичным для него, двузначным. Читая письмо, Грант подумал, что только Брик способен так эффектно съесть пирожное и в то же время его сохранить, В первом предложении Брик поругал Гранта за отступление от основных профессиональных принципов, то есть устранение вещественного доказательства с места, где произошла внезапная и необъяснимая смерть. Во втором предложении он выражал удивление, что Грант позволил себе морочить голову ОТДЕЛУ такой мелочью, как взятая им газета. Разве что он лишился рассудка и потерял чувство пропорции в результате отрыва от ежедневной рабочей атмосферы? Этим письмо заканчивалось. Следующих предложений не было.

Глядя на хорошо знакомый тонкий лист служебного бланка, Грант почувствовал себя не столько посаженным на место, сколько выведенным за дверь. В сущности, письмо означало: «Алан Грант, я не понимаю, почему ты морочишь нам голову информацией о себе и почему ты интересуешься нашими делами. Первое нас не интересует, а во второе не вмешивайся». Он был отщепенцем.

Только теперь, держа в руках это письмо, которое закрыло дверь перед его носом, он понял, что в его сознательной потребности оправдаться перед Отделом за то, что он забрал газету, скрывалось желание сохранить контакт с делом «Би-семь». Его письмо было не только оправданием, но и попыткой получить информацию. Уже нельзя было рассчитывать на информацию прессы. «Би-семь» не был сенсацией. Каждый день люди умирают в поездах. В глазах прессы «Би-семь» умер дважды, один раз как человек, второй раз как тема. Однако Грант хотел узнать подробности о «Би-семь» и подсознательно рассчитывал на то, что кто-то из коллег напишет ему что-нибудь об этом.

«Следовало лучше знать Брика», — подумал он, порвав письмо и бросив его в мусорный ящик. Но, слава Богу, остался еще сержант Вильямс, верный Вильямс. Может, он удивится, что кто-то в такой должности и с таким опытом интересуется мимолетно увиденным незнакомым покойником, но объяснит это себе отпускной скукой. Так или иначе Вильямс, наверное, не отделается от него молчанием. Поэтому он написал Вильямсу. Не захочет ли сержант поискать результаты следствия по делу некоего Шарля Мартэна, который в прошлый четверг внезапно умер в ночном экспрессе в Шотландию, а также узнать все, что было открыто в ходе следствия? Поклон госпоже Вильямс и привет Анжел и Леонарду.

Два дня Грант находился в радостно-нетерпеливом ожидании ответа от Вильямса. Он провел подробную инспекцию безрыбной Турли, заделал щель в лодке на озере, походил по горам в сопровождении пастуха Грахама, с Тонгом и Зангом, путавшимися под ногами, выслушал рассуждения Томми на тему устройства собственного поля для гольфа между домом и склоном горы. На третий день во время, когда должны были привезти почту, он крутился около дома с нетерпеливостью, которой, не чувствовал со времени, когда девятнадцатилетним посылал в журналы свои стихи. А когда почта ничего не принесла, его беспомощное недоверие было таким же, как и в те юные годы.

Он упрекал себя за недостаток рассудительности. Отдел не имел ничего общего с этим следствием. Неизвестно даже, кому попало дело. Вильямс должен получить информацию. У Вильямса есть собственная работа, он работает по двадцать четыре часа в сутки, нельзя требовать, чтобы он все бросил только для того, чтобы удовлетворить пустое любопытство коллеги в отпуске.

Он подождал еще два дня и дождался.

Вильямс выражал надежду, что Грант не скучает по работе. Он должен отдыхать, и все они в Отделе («Не все!» — подумал Грант, вспоминая Брика) рассчитывают на то, что он отдыхает и что отпуск поможет ему выздороветь. Им очень не хватает Гранта. Что касается Шарля Мартэна, то тут нет ничего таинственного, — если речь идет о личности и о причине смерти. Падая, он ударился затылком о край фарфорового умывальника и, хотя был еще в состоянии доползти на четвереньках до постели, умер через несколько минут в результате внутреннего кровоизлияния. Причиной падения было большое количество выпитого виски, слишком малое, чтобы вызвать полное помрачение рассудка, но достаточное, чтобы одурманить. Рывок вагона на повороте довершил остальное. Не было также никакой тайны по поводу самой личности погибшего. У него при себе был типичный набор французских документов, а его семья продолжает жить неподалеку от Марселя, где он и родился. Он несколько лет не показывался дома, оставив его после бурного инцидента — в приступе ревности бросился с ножом на девушку, — но родители все-таки прислали деньги, чтобы его не похоронили в общей могиле.

Все эти известия только увеличили аппетит Гранта, вместо того чтобы его удовлетворить.

Он подождал, пока, по его мнению, Вильямс удобно усядется в кресле с трубкой и газетой, его жена займется штопаньем носков, а Анжел и Леонард примутся за уроки, и заказал телефонный разговор. Конечно, существовал риск, что Вильямса не окажется дома, он будет преследовать какого-нибудь преступника, но был также шанс, что Грант застанет сержанта у домашнего очага.

Он застал его.

Поблагодарив за письмо, Грант начал выпытывать:

— Вы написали, что семья послала деньги на похороны. Никто не приехал его идентифицировать?

— Нет, его идентифицировали по фотографии.

— Фотографии, сделанной при жизни?

— Нет, нет. Фотографии умершего.

— Никто из Лондона не обратился, чтобы его идентифицировать? Это удивительно.

— Не так уж, если он был подозрительной личностью. Такие не любят создавать себе хлопоты.

— Разве что-нибудь говорит о том, что он был подозрительной личностью?

— Нет, мне не кажется.

— У него была какая-нибудь профессия?

— Механик.

— Был ли у него паспорт?

— Нет, только обычные документы. И письма.

— Ага, письма?