Театр Шаббата - Филип Рот

Да, пришло время им с Баличем встретиться — продолжать жить, не столкнувшись с ним лицом к лицу, значило уж слишком облегчить себе жизнь. Он давно бы умер от скуки, если бы не всякие трудности внешнего порядка.

Вонючий кофе из автомата «Сайлекс» им налила угрюмая, туповатая девушка лет двадцати. Она была туповатой и угрюмой девушкой лет двадцати и пятнадцать лет назад, когда Шаббат стал захаживать сюда — понюхать. Возможно, это были разные девушки, дочери Берта и Фло, которые одна за другой взрослели и начинали заниматься семейным бизнесом, а может, подобных девушек бесперебойно поставляли хозяевам средние школы Камберленда. Похотливому, вкрадчивому, неразборчивому в связях Шаббату никогда не удавалось добиться ни от одной из них ничего, кроме мычания.

Балич невольно сморщился, попробовав кофе, — он был почти такой же холодный, как погода в тот день, — и когда Шаббат предложил ему вторую чашку, вежливо отказался: «О нет, спасибо, очень хороший кофе, но одной достаточно».

— Вам, наверно, нелегко без вашей жены, — сказал Шаббат. — Вы так похудели.

— Трудные времена, — ответил Балич.

— До сих пор так тяжело?

Тот грустно кивнул:

— Это долго еще будет тяжело. Хуже не бывает. Тридцать один год было одно, а теперь вот третий месяц совсем другая жизнь. В каком-то смысле с каждым днем становится все хуже.

Это уж точно.

— А ваш сын?

— Он тоже до сих пор в шоке. Ему очень ее недостает. Но он молодой, сильный. Его жена говорила мне, что иногда ночью, когда темно… но ничего, он держится.

— Это хорошо, — сказал Шаббат. — Это ведь самая прочная связь на свете — между матерью и ее мальчиком. Ничего нет прочнее.

— Да, да, — сказал Балич, и его мягкие серые глаза стали влажными, он не ожидал встретить столь понимающего собеседника. — Да, когда я увидел ее, мертвую, и моего сына, тогда, ночью, в больнице… она лежала вся в этих трубках, а я смотрел и не мог поверить, что вот прервалась эта, как вы сказали, самая прочная связь, что ее больше не существует. Вот она, лежит, все такая же красивая, а этой связи больше нет. Исчезла. И я поцеловал ее на прощание, и мой сын поцеловал, и я… И они вытащили трубки. И свет, который от нее всегда исходил, был здесь, но только… мертвый.

— Сколько ей было лет?

— Пятьдесят два. Это так невыносимо жестоко, то, что случилось.

— На кого угодно подумаешь, что он умрет в пятьдесят два… — сказал Шаббат, — только не на вашу жену. Я видел ее несколько раз в городе, от нее действительно, как вы сказали, исходил свет, она освещала все вокруг себя. А ваш сын? Он помогает вам в гостинице?

— У меня больше не лежит душа к гостиничному бизнесу. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь вернуться к этому. Вся наша совместная жизнь была связана с этой гостиницей. Я думаю сдать ее в аренду. А если бы какая-нибудь японская корпорация захотела купить ее… Я вот прихожу в ее офис, хочу разобрать вещи, и это так ужасно, мне просто худо становится. Мне становится так скверно, что я ухожу.

Шаббат подумал о том, как он был прав, не написав Дренке ни одного письма и настояв, чтобы именно у него, а не у нее хранились фотографии, которые он делал полароидом в мотеле.

— Письма, — проговорил Балич, умоляюще взглянув на Шаббата, как будто собираясь попросить его о чем-то жизненно важном, — двести пятьдесят шесть писем.

— Соболезнования? — спросил Шаббат, который сам-то, конечно, не получил ни одного. Когда исчезла Никки, письма приходили — на адрес театра. Правда, сейчас он уже забыл сколько, писем пятьдесят, наверно, да к тому же он тогда так отупел от потрясения, что счета им не вел.

— Да, письма с выражениями соболезнований. Двести пятьдесят шесть. Я просто потрясен: как она всем освещала жизнь! Я до сих пор получаю письма. От людей, которых даже не могу вспомнить. Некоторые останавливались в гостинице, когда мы только открылись на том берегу озера. Письма от самых разных людей о ней и о том, что она значила в их жизни. И я им верю. Они не лгут. Я получил длинное письмо, на двух страницах, написанное от руки, от бывшего мэра Уорсестера.

— Правда?

— Он вспоминает наши барбекю, и как она умела сделать так, чтобы все были счастливы. Как она входила утром во время завтрака и разговаривала с людьми. Это всех трогало. Я человек строгий, у меня на все правила. А она знала, как надо вести себя с гостями. Гостю было можно всё! Она всегда была готова услужить. Один из хозяев — строгий, другой — гибкий и любезный. Мы прекрасно дополняли друг Друга. Просто удивительно, сколько она успевала. Одновременно делала сто дел. И все с легкостью, и всегда с удовольствием. Я не могу, не могу перестать думать об этом! Ничто не в силах облегчить мои страдания. Невозможно поверить. Вот она была, и вот ее нет.

Бывший мэр Уорсестера? Что ж, Матижа, у нее были секреты от нас обоих.

— А чем занимается ваш сын?

— Служит в полиции штата.

— Женат?

— Его жена беременна. Если будет девочка, назовут Дренка.

— Дренка?

— Так звали мою жену, — сказал Балич. — Второй Дренки никогда не будет.

— Вы часто его видите, вашего сына?

— Да, — соврал он, или, возможно, после ее смерти они сблизились.

Баличу вдруг стало нечего больше сказать. И Шаббат воспользовался этой передышкой, чтобы насладиться мертвенным запахом лавки. Возможно, Балич не желал говорить с чужим человеком о Дренке, а возможно, — о сыне-полицейском, который считает, что содержать гостиницу — глупое занятие.

— А как случилось, что ваш сын не стал вашим помощником в гостинице? Почему бы ему не продолжить дело теперь, когда ваша жена умерла?

— Я вижу, — сказал Балич, ставя свою полупустую чашку на прилавок, — у вас артрит. Это очень неприятно. У моего брата артрит.

— Правда? У отца Сильвии? — спросил Шаббат.

Балич откровенно удивился:

— Вы знаете мою племянницу?

— Моя жена знала ее. Она мне рассказывала. Она говорила, что это очень, очень хорошенькая, просто очаровательная девочка.

— Сильвия очень любила свою тетю. Она ее просто обожала. Она стала нам как дочь, — теперь в его речи слышались несколько другие интонации, не столь однозначные, как интонация скорби.

— Сильвия приезжает летом? Моя жена говорила, что она приезжает поработать и попрактиковаться в английском.

— Сильвия приезжает каждое лето, пока учится в университете.

— Вы хотите, чтобы она заняла место вашей жены в гостинице?

— Нет, нет, — ответил Балич, и Шаббат сам удивился тому, как его расстроило это известие. — Она будет программистом.

— Жаль, — заметил Шаббат.

— Так она решила, — вяло ответил Балич.

— Вот если бы она помогала вам с гостиницей. Если бы ей удалось, как вашей жене, осветить все вокруг…