Избранник Евы - Наталья Нестерова

Произнесенное на русский манер «Саша» удивило папу.

— Саса? — переспросил он. — Не знал, что так прозвали парнишку.

— Не обращай внимания, я просто оговорилась.

— Вот еще у критского царя, говорят, жена смертельно больна… — грезил папа.

Окажись Избранник древнегреческого образца царем, было бы неплохо. Но с таким же успехом он мог быть рабом, или метиком — чем-то средним между рабом и гражданином, — или живущим на «диету», то есть на пособие из казны, бедняком. Еще десять прослоек вверх по иерархической лестнице отметались безоговорочно. Как ни поклонялись в нашей семье высокому чувству любви, даже заикнуться было немыслимо о браке с неравным по положению. И что я буду делать, если Избранник прикован цепями на галере, пасет скот или сочиняет торжественные стихи для знати? Поэтому я боялась с ним встретиться.

В бессонные ночи, скрючившись на постели, изгрызаемая тоской по любимому, я много раз была на грани того, чтобы пронестись через века и страны, оказаться рядом с ним в Москве или во Франции. Но я могла вернуть себя только в ту точку, из которой удрала, — в дикие предродовые корчи. И не боли я страшилась! В конце концов, их не миновать любой матери. И то, что могут перенести миллионы женщин, осилю и я.

Терзания мои укладывались в простой вопрос: ЗА ЧТО? Или подробнее: где, когда, в чем я провинилась, чтобы страдать от боли, «подаренной» мне любимым? Боли не только физической, но душевной. Видела! Видела в будущем, что он доставит мне «приятные» минутки своей изменой (ох, катастрофа!), своей раздражительностью в ответ на мои болезни, своим нежеланием вникать в мучащие меня проблемы… Да, много всего «радостного» обещала мне семейная жизнь. И дочь туда же! Я на нее положу жизнь, а она расценит это как само собой разумеющееся, вроде света солнца днем и луны ночью.

Если бы я нашла ответ на вопрос «ЗА ЧТО?» — я бы ни минуты не оставалась вдали от любимого!

Избранник образца Эллады не был ни рабом, ни ремесленником, ни землепашцем. Уже спасибо.

Избранника я увидела на Пифийских играх. Их учредили в честь Аполлона Пифийского в Дельфах. Игры проводились каждые четыре года, в третий год после Олимпиады. Кроме спортивных состязаний, соревновались авлеты (игроки на флейте), певцы под кифару, поэты к играм писали комедии и трагедии. Это был праздник тела и духа. Обидно, что через века все это выродилось в торжество химически накачанных мышц и в соревнование секундомеров. Хоть убейте, мне не понять удовольствие от состязания фехтовальщиков, чье (возможно, прекрасное) тело спрятано в кокон нелепого костюма, или бобслеистов, за три секунды в железном болиде пронесшихся с ледяной горы.

Мой Избранник участвовал в состязании дискоболов. Он был красив до остановки дыхания! В Москве его фигура пострадала из-за сидячей работы, появилась сутулость. В Бургундии он слишком много времени проводил в седле, что вызвало легкую кривоногость и косолапость. А сейчас я видела юношу, которому мог позавидовать Адонис или сам Аполлон. Настоящий эллин!

«У-у-у!» — восхищенно, единым звуком оценил стадион красоту Избранника. «А-а-а! О-о-о!» — пронесся дружный возглас, когда Избранник принял позу метателя — чуть присел, развернулся, отвел свободную руку…

В «спокойном» состоянии его тело было бархатно гладким, только предчувствовались игры мышц, таящихся под кожей. Но вот он принял позу, и его божественное тело покрылось бугорками напряженной плоти. Стадион рукоплескал, я была на грани обморока. Не могла отвести взгляда от его живота, меня сводили с ума эти полосочки, эти горизонтальные овражки мышц, обозначившиеся от ребер до набедренной повязки…

Диск полетел на рекордное расстояние. Зрители стоя приветствовали победителя. Только я не могла подняться с места. Во мне бушевала буря, и назвать ее бурей чистого восторга нельзя. Гневных вихрей, до свиста в ушах оглушающих, было не меньше, а может, и больше, чем радостных.

Опять все заново? Третий раз по кругу? Сколько можно?

Мы, папа, Тарений и я, сидели в большой ложе вместе с коллегами отца по ареопагу и их домочадцами. Мама спортивных состязаний не любила, ходила только на драматические представления.

Я повернулась к брату:

— Отвези меня, пожалуйста, домой!

Без сопровождения мужчин девушке двигаться по улице позорно и немыслимо.

— С ума сошла? — возмутился Тарений. — Сейчас будет самое интересное!

Далее ожидались почести Избраннику. На него возложат корону победителя — венок из лавра, священного дерева Аполлона. Я этого вынести не могла. Повернулась в другую сторону, к отцу:

— Папочка! У меня страшно разболелась голова. Можно я отправлюсь домой?

— Да, какая ты бледная, моя девочка! Пусть мама тебя полечит, а если бабушка станет…

Он хитро подмигнул мне, и я постаралась улыбнуться ему в ответ. Мы молча обменялись согласием: бабушкиными снадобьями увлекаться не следует.

— Тарений! Проводи сестру, — приказал отец.

Брат не мог ослушаться, но послал мне гневный взгляд, который потом перевел на спрятанный в гиматии, тайно продемонстрированный кулак. Мол, я тебе покажу, как портить удовольствие!

Мне не было дела до мальчишеского гнева Тарения, который всегда поднимал плач, когда у него забирали игрушку. Но меня очень устроило, что брат не сел в носилки со мной. Бежал рядом, погонял, как лошадей, четверых рабов, державших носилки с зашторенным коробом, где я сидела.

Во время этих суетливых скачек по улицам ко мне пришло озарение. Как я раньше не поняла, у кого есть ответ на мучившие меня вопросы! Глупая! Дура набитая! «Чем набитая?» — спрашивала я, впервые услышав это выражение в Москве. «Глупостью», — ответили мне. «Не все так просто!» — скажу я теперь. Дура набита стекляшками, линзами, через которые она смотрит на мир и видит его искаженным! Паук сквозь увеличительное стекло — страшный зверь. А слон — через уменьшительное — забавная букашка. Рядом человек, который легко развеет твои сомнения, а ты ищешь пророка в чужом отечестве.

Из носилок я выпорхнула не дожидаясь, пока Та-рений вытолкает меня взашей. Он запрыгнул на мое место и велел рабам быстро доставить его обратно. Обессиленные носильщики рухнут у стадиона. Но кого волнуют рабы?

Мама в ее любимом зимнем саду занималась цветами. Только говорится: она увлекалась цветоводством. Ни разу не прикоснулась к цветочной рассаде, никогда не погрузила пальцы в землю. И сейчас командовала действиями пятерых садовников, подготавливая сад к осени.

— Всем выйти вон! — крикнула я с порога рабам.

Они смущенно замялись. По науке, которой нас обучали, девушке нельзя отдавать приказы подчиненным в присутствии «старшей по званию» женщины без ее четкого согласия. Мамино лицо, до того оживленное, подернулось хмуростью. Она кивнула рабам, разрешая удалиться на середине посадочного процесса.

Мама обо всем догадалась. Я не отступлю, и ей придется отвечать на мои вопросы.