Елизавета. Золотой век Англии - Джон Гай

Один из первых и наиболее опасных заговоров, воспоминания о котором были еще свежи в памяти лорда Спенсера, патрулировавшего ночной Лондон в 1584 году, выдвинул человека, ставшего вскоре одним из главных соратников Бёрли в Тайном совете. Взявшему на себя раскрытие заговора Фрэнсису Уолсингему исполнилось на тот момент около сорока лет (он был на двенадцать лет моложе Бёрли). Его отличали высокий рост, худощавое телосложение, каштановые волосы и усы, «в глазах холодный блеск» (как у Кассия в шекспировском «Юлии Цезаре»). В 1570 году ярый новообращенный протестант был назначен королевой постоянным послом во Франции. Двумя годами ранее в письме к Бёрли Уолсингем изложил свои политические убеждения, в частности предупредив министра о «распространенном нынче зломыслии» и отметив, что «от излишних опасений хуже не будет, в то время как их недостаток чреват последствиями… ибо нет ничего опаснее безопасности», под чем он конечно же подразумевал отсутствие оной[77].

В 1570 году Уолсингем заподозрил «скользкого» флорентийского банкира Роберто Ридольфи в сговоре со ссыльными католиками, а также с враждебно настроенным доном Герау де Эспесом, преемником Диего Гусмана де Сильвы на посту испанского посла в Лондоне. У заговора было много тонкостей и хитросплетений, но начался он с того, что накануне Северного восстания титулованный английский дворянин Томас Говард, герцог Норфолк, предложил себя в женихи Марии Стюарт, опальной католической королеве Шотландии. Сразу после заключения этого брака испанская армия должна была вторгнуться в Англию, а Норфолк и Мария стали бы властителями всей Британии[78].

На руку Ридольфи играло и то обстоятельство, что Мария находилась совсем рядом. Дочь Якова V Шотландского и его второй жены Марии де Гиз, правнучка матери Генриха VIII Елизаветы Йоркской, Елизавете она приходилась двоюродной племянницей. Мария Стюарт славилась своей харизмой и способностью уверить собеседника в том, что он единственный человек, который имеет для нее значение. При этом она являлась законной претенденткой на престол, в то время как брак Генриха VIII с матерью Елизаветы Анной Болейн признавался далеко не всеми[79]. Вернувшись в августе 1561 года из Парижа в Эдинбург восемнадцатилетней вдовой (от болезни скончался ее муж — юный король Франции Франциск II), Мария сразу же встала во главе Шотландии. Однако власть ее рухнула в 1567 году, когда в результате заговора представителей шотландской знати был убит ее второй муж — Генрих, лорд Дарнли. В отчаянии Мария бросилась искать защиты у Джеймса Хепберна, графа Ботвелла. Тот согласился поддержать королеву лишь в качестве супруга, но и этот брак ничего хорошего не принес. Марию заточили в темницу и под угрозой страшной смерти заставили отречься от престола. Переправившись через пролив Солуэй-Ферт, она бежала в Англию[80].

С тех пор Мария Стюарт была королевой-изгнанницей, неугодной гостьей, кукушкой в гнезде Елизаветы. Она содержалась на средства английской королевы под строжайшим надзором. Ее резиденции в Чатсуорте, графство Дербишир, и в Шеффилде, графство Йоркшир, располагались одинаково далеко от Лондона и от побережья. Надзор за ней был поручен графу Шрусбери, одному из немногих дворян, которым Елизавета безраздельно доверяла. В непосредственной близости всегда находилась вооруженная охрана, особенно во время конных прогулок Марии с ее свитой. Тем не менее Норфолку и Ридольфи удалось найти способ тайно передавать ей послания[81].

Среди европейских монархов не было более рьяного и неутомимого защитника своего политического наследия и католической веры, чем Филипп II Испанский, однако, обнадежив Ридольфи благосклонным вниманием, он уклонился от серьезной поддержки заговора. В свое время, будучи женат на Марии Тюдор, испанский монарх провел почти полтора года в Уайтхолльском дворце и Хэмптон-корте. Во время посещения Тауэра он лично инспектировал запасы артиллерии и оружия, а начиная с 1557 года регулярно получал отчеты о финансовом и военном состоянии королевства. Он слишком хорошо понимал, насколько мощная армия потребовалась бы для того, чтобы осуществить задуманный Ридольфи план[82].

Жарким летом 1571 года Уолсингем, занимавший тактически выгодный наблюдательный пункт в Париже, помог Бёрли полностью раскрыть заговор Ридольфи. Узнав, что внутри страны действовала целая сеть заговорщиков, среди которых крупнейшие дворяне-католики, Елизавета использовала это обстоятельство как предлог для возрождения печально известных драконовских законов ее отца, касавшихся наказания изменников. Отныне смертью снова карались даже те, кто хотя бы «помыслил» о свержении королевы, не говоря уже об участии в заговоре. Бёрли сделал все, для того чтобы первый пэр королевства, герцог Норфолк, предстал перед судом как глава мятежников. Он был признан виновным в государственной измене и приговорен к высшей мере наказания[83].

Заговор Ридольфи заставил государственных мужей озаботиться вопросами королевской безопасности, и в мае 1572 года им было посвящено специальное заседание парламента. Приговаривая Норфолка к казни, Елизавета колебалась — слишком высок был статус мятежного дворянина, однако Бёрли и Уолсингем требовали еще и казни Марии Стюарт. Первостепенной целью Бёрли было продвижение в парламенте законопроекта о лишении Марии гражданских прав как изменницы, что позволило бы казнить ее без судебного разбирательства с доказательствами ее вины. Для достижения этой цели он тайно организовал травлю Марии Стюарт в прессе, представляя шотландскую королеву кровожадной католической ведьмой. Бёрли придерживался радикального принципа: «Хорошая Мария — мертвая Мария». Ошибкой же Елизаветы, как сам Бёрли сказал в частной беседе Уолсингему, было ее упорное желание держать кузину в неопределенности[84].

Но действительно, могла ли Мария, миропомазанная королева из другой страны (Шотландия была тогда еще независимым государством), быть осужденной за государственную измену в Англии? Елизавета так не считала. Цареубийство казалось ей невозможной гнусностью. Для успокоения протестантов в палате общин она, идя на поводу у Бёрли, согласилась казнить Норфолка. Но этого было мало. Бёрли собственной рукой пишет Уолсингему письмо. В нем говорится о некой «верховной персоне» государства (конечно, имелась в виду Елизавета), которой не удалось умертвить эту змею Марию, тем самым опозорив своих советников. Ближе к концу письма он припомнил королеве все ее просчеты и ошибки в отношениях с Марией Стюарт, которые им, впрочем, «надлежит стерпеть, дабы не опорочить чести той, кто превыше нас»[85].