Клоун Иван Бултых - Эдуард Успенский

— Ну как? — спросил Великий Юморист.

— Нужно переварить.

— Хорошо. Подумайте. И учтите, что один актер с двумя куклами делает чудо. Он не сам выступает перед детьми, а делает так, что выступает весь детский сад. Целиком. Ведь можно и воспитателей привлечь. Больше ничего вам и Савельичу предложить не могу. Это лучшее. И в случае отказа моя совесть чиста. А теперь давайте пить чай и просто беседовать.

В этот день я уже совсем серьезно начал понимать, что производство юмора — такой же вид человеческой деятельности, как и производство радиоприемников. Может быть, лишь менее управляемое и более интересное.

Дальше мои поступательные в цирк события развивались так. Не знаю, откуда Антон Савельевич знал про пионерский лагерь, но совет он дал точнейший. И именно работа с детьми сделала меня настоящим клоуном.

В лагерь я попал просто. Насел на комитет комсомола. А они после курсов для поступающих школьников сильно меня уважали. Поговорил с Дмитриевым, что мне нужен отдых, а то шлепнусь от перегрузки. И, в конце концов, отправили меня в лагерь радистом и руководителем радиокружка за те же деньги.

По вечерам я ходил в младший отряд и беседовал с ребятами. Они мне загадывали загадки, рассказывали анекдоты, а я на них реагировал.

Я сделал большую куклу, бегемота, и назвал его Робертом. После крокодила Гены работать с крокодилом, глотающим зайцев, стало невозможно. А глупый и бестолковый бегемот мог глотать кого хочешь. Причем, не переваривая. Заяц мог сидеть в животе у глотателя сколь угодно долго.

Зайца звали Тузик. Это был сторожевой заяц. Он мог объекты охранять. Склады, там, или магазины. И если появлялись воришки или диверсанты, сторожевой Тузик немедленно кидался к начальству или в милицию.

— Здравствуйте, — говорил я малышам в сотый раз. — Это я. Это мой сторожевой Тузик. А это Роберт. Мне его хозяева на время дали, подержать. Они в отпуск уехали. Боюсь, как бы не на всю жизнь. И еще боюсь, как бы мой Тузик этого Роберта не поколотил.

— Чего?! — мрачно говорил Роберт. — Он меня? Да я… Тьфу!

Ноги я вставлял в ноги бегемота, одной рукой держал его голову с раскрывающейся пастью, а другой работал то зайцем Тузиком, то передними ногами Роберта. Я прикрепил к его туловищу крючки и мог фиксировать передние конечности в любом выразительном положении. Например, у носа.

— Не вытирай нос ногами, — говорил я.

— Чего?

— Не вытирай нос ногами.

— А чем?

— А тем, чем положено. Вот что у тебя в этом кармане?

— В э… этом? Дырка.

— А в этом?

— В этом мыло.

— Ну, а что должно быть в кармане у каждого культурного человека или зверя?

— У каждого?

— Угу.

— Батон.

— Какой еще батон?!

— С изюмом.

И шло у меня и ехало. Набирались кирпичи к будущим сценам. И дети смеялись, и я привыкал к аудитории. Ну, малыши! Во, малыши!

Ребята ко мне приставали:

— Пусть Роберт загадку отгадает.

— Какую?

— Не лает, не кусает, а в дом не пускает. Что это?

— Лифтерша, — с ходу отвечал Роберт.

— Не… Ниправильна!

— Правильно. Не лает? Не кусает? А в дом не войдешь.

— Это замок! За…мок!

— И за…ведующий!

— Какой заведующий?

— Базой. Он, знаете, почему в дом не пускает?

— Почему?

— У него вещей много. Украденных.

— А еще загадку можно загадывать?

— Давайте. Только что-нибудь простое. А то вы нас с Робертом измучаете.

— Кто его раздевает, тот слезы проливает?

— Это… сторож у магазина. С ружьем.

— Не сторож! — кричат.

— Значит медведь в шкуре. Попробуй его раздень.

— И не медведь, а лук. Лу-ук. Когда его чистят, все плачут.

— И когда сторожа чистят, все тоже плачут.

— Почему?

— Такой он худенький. Смотреть жалко.

Со старшими мы монтировали световые загорающиеся табло — цифры, всякие лозунги. Такая западная реклама для сельской местности. И стали выпускать каждодневный концерт по заявкам отличившихся пионеров.

Что интересно. В каждом лагере есть радиоузел. И никто толком не знает, как его использовать. Одни «Маяк» на всю округу запускают, последние известия пропагандируют. Другие сто раз любимую пластинку ставят. Скоро скворцы на Кобзона выучиваются. Третьи этот мощный рупор вместо горна используют. Короче, кричит репродуктор во всех лагерях, а все без толку.

Мы не так делали. Поставили почтовый ящик и попросили всех оставлять в нем заявки-письма. Кроме того, мой помощник из старших пионеров по вечерам обходил отряды и составлял список отличившихся ребят-молодцов, которых надо поощрить.

И у нас что-то вроде передачи «Здравствуй, товарищ» получилось. Нашу «Вечернюю Клязьму» весь лагерь с нетерпением ждал. Потому что у нас не только хвалебные заявки были, но и ругательные. Например: «Виталька Игнатов из первого отряда взял у меня ножик и до сих пор не отдает. Зажилил. Исполните, пожалуйста, для него песню „Рыжий, рыжий, конопатый“ и скажите, чтоб отдал».

Мы, разумеется, исполняли и говорили, чтоб отдал. Но, конечно, все заявки проверялись. И разведка должна была точно знать — брал ли Игнатов ножик и действительно ли он рыжий.

Когда от нас требовали песни, которых у нас не было, мы брали своего высококлассного баяниста и записывали с ним «Клен» Есенина или «Рябинушку». Иногда звали малышей, и они с важностью и надрывом пели «В нашу гавань заходили корабли». Правда, с некоторыми изменениями. Слова:

«В таверне веселились моряки,

Ой, ли!

И пили за здоровье атамана…»

заменяли на:

«В таверне веселились моряки,

Ой, ли!

И пели за здоровье атамана…»

Мы много исполняли малоизвестных песен, таких как:

«Вовка, Володька, поднажми да дай!

Вовка, Володька, ты не отступай…»

Песня про Володьку-футболиста — любимца публики и про войну. Или таких как «Девушка с оленьими глазами», «Девушка из маленькой таверны», «Юнга Билл».

Прекрасный был у нас начальник лагеря! Просто поклон ему! Ни в чем не мешал. На любой риск благословлял и еще подзадоривал. Сам на педсовете отстаивал. Полная противоположность Тихомирову.

Но и радиоузел ему помогал, как никто. Не было большей силы воздействия на ребят, чем этот чертов орущий слова и песни динамик. Только просил начальник не работать на всю катушку при родителях и вообще выставлять все это дело как полную детскую самодеятельность.