Дневники матери - Сью Клиболд

Когда Рут взяла трубку, я с облегчением услышала доброжелательность в ее голосе, и почти разрыдалась от благодарности, когда она сказала, что мы можем остановиться у них. Я позвонила Джуди, чтобы поблагодарить ее за приглашение, а Том позвонил в квартиру Байрона, чтобы дать ему знать об изменениях в наших планах. Годы спустя Байрон рассказал мне, что он ошибся, приняв голос отца за голос брата. На один радостный миг он подумал, что Дилан звонит ему, чтобы сказать, что он в порядке, а весь этот день был громадным недоразумением. Это был не первый и не последний раз, когда кто-то из нас поверил, что какая-то магия позволит нам стереть события того дня с листа реальности.

Но прежде чем мы могли укрыться у Дона и Рут, мы должны были встретиться с нашим адвокатом. В половине девятого вечера мы въехали на парковку круглосуточного магазина и буквально через секунду на соседнее место въехала машина. Гари Лозов обернулся через плечо, чтобы убедиться, что никто не подглядывает, потом вышел из своей машины и подошел к нашей со стороны водительского сидения. Я перегнулась через Тома и протянула руку в окно, чтобы поприветствовать Гари, сжав его влажную руку в своей.

Мы открыли заднюю дверь машины, чтобы Гари мог укрыться от дождя. Он осторожно втиснулся на свободное место на заднем сидении, поставив ноги между кошачьим лотком и переноской. Одет Гари был в бежевое пальто, при этом одно его плечо упиралось в запотевшее окно машины, а другое — в закутанную полотенцами птичью клетку. Он попросил нас поехать куда-нибудь неподалеку, чтобы мы могли поговорить. Немного отъехав от магазина, Том припарковал машину, выключил зажигание, и мы оба повернулись на своих местах так, чтобы видеть лицо человека, который поможет нам пройти через трудные времена.

Поведение Гари мне понравилось. У него был не только огромный профессиональный опыт. В том, как он говорил с нами, было скрытое сочувствие. Он принес нам свои соболезнования как семье погибшего и обратил внимание на то, что нам нужно справиться с сокрушительной потерей. Затем он задал ряд наводящих вопросов о Дилане, нашей семье и нашей родительской роли. Как и ранее в этот день при разговорах с детективом, мы рассказали ему о нашем сыне все, что считали правдой.

Гари попытался выяснить, знали ли мы о планах Дилана. Выслушав наши ответы, он заявил, что «ни на йоту не сомневается», что мы ничего не знали. Я почувствовала огромное облегчение. Хотя для всего мира это не имело никакой разницы, я отчаянно хотела знать, что кто-то верит нам. Земля могла трястись и уходить у меня из-под ног, но тот факт, что мы не имели ни малейшего подозрения по поводу того, что собирался сделать Дилан, был единственной правдой, в которой я все еще была уверена.

Но лицо нашего адвоката было серьезно, когда он говорил:

— Ваш сын ответственен за то, что произошло, но он мертв. Вы самые близкие ему люди, которых окружающие могут захотеть призвать к ответу вместо Дилана, поэтому они будут преследовать вас. После похорон последней жертвы разразится взрыв ненависти, направленный против вашей семьи. Это будет очень трудное время. Вас будут обвинять, и вам придется отвечать, и в течение следующих недель вы должны серьезно задуматься о своей безопасности.

Взрыв ненависти. В течение прошедших лет у меня были причины много раз вспоминать это выражение: оно оказалось чудовищно прозорливым, идеально описывающим то, что последовало далее.

Гари предложил нам шаги, которые следовало предпринять, чтобы обеспечить нашу защиту и неприкосновенность частной жизни, и сказал, что свяжется с властями по поводу получения тела Дилана. Я оценила, как четко он определил свои дальнейшие действия и что он точно сказал, когда снова будет говорить с нами. Потом мы отвезли его на стоянку к его машине. Остаток поездки мы молчали. Мы с Томом пытались осознать то, что говорил Гари.

Дон и Рут ждали нас. Они открыли дверь гаража, когда мы подъезжали, так что нашу машину нельзя было заметить с улицы. Я никогда не забуду этот луч света, медленно превращающийся в сияющий прямоугольник во тьме, и то, что наша парковка в гараже ощущалась как сюрреалистическое или фантастическое кино, как будто мы пристыковываемся к космическому кораблю. Я была не права: это не было фантастикой или сюрреализмом, это было нашей новой реальностью.

Том выключил зажигание, и какую-то секунду мы вдвоем сидели в тишине. Перед тем, как открыть дверцу машины, я сделала глубокий вдох. Меня огорчало, что мы причиняем такие неудобства семье Тома, и я боялась, что из-за нас у них могут быть проблемы, но главным моим чувством был стыд. Мне было трудно вылезти из машины.

Том остался сиротой, когда ему было двенадцать. Его вырастил сводный брат, а Рут была старше и к тому времени уже покинула дом. (Мы с Томом по возрасту были, скорее, ближе к детям Дона и Рут, чем к ним самим.) Хотя между нами была большая привязанность — я воспринимала их как тетю и дядю, — я чувствовала себя с ними немного скованно и всегда старалась показать себя с лучшей стороны.

Дон был сыном фермера, широкой натурой, из породы трудолюбивых парней со Среднего Запада, на которых держится Земля. Вы всегда надеетесь, что такой окажется среди ваших соседей. Рут славилась своей отзывчивостью. Оба они были мягкие, добрые, говорили тихо. У них было четверо прекрасных дочерей, каждая из которых по-своему добилась успеха. И вот я, тайком прокравшаяся в их дом под покровом темноты, мать преступника.

Дон и Рут тепло, но сдержанно поприветствовали нас и помогли нам разгрузить машину. Я была очень рада, когда через несколько минут после нас приехал Байрон. Мы разбили наш лагерь в подвальном помещении. Размотав полотенца на клетке, я с облегчением увидела ярко-оранжевые перья и встревоженные глаза, разглядывающие новое окружение. Из-за аллергии Рут нам пришлось поместить наших кошек Рокки и Люси в прачечной, и они забились за сушилку, испугавшись незнакомого пространства. Я бы очень хотела сделать то же самое.

Когда мы поднялись к Дону и Рут наверх, я обнаружила, что пребывание внутри обычного дома напоминает ночной кошмар еще больше, чем отчаянное ожидание у наших собственных дверей. В те долгие часы на подъездной аллее мы были в подвешенном состоянии, мы были отрезаны от каких-либо новостей. Но Дон и Рут, как и все остальные люди в нашей стране (и, как мы обнаружили позднее, во всем мире) постоянно смотрели телевизионные репортажи о стрельбе.

Мы разом перешли от полного отсутствия информации к слишком большому ее количеству. С хаосом в моих мыслях и так трудно было справиться, но неожиданный поток информации и измышлений телеведущих был бесконечно хуже. Мы могли видеть ужасные последствия того, что натворил наш сын, видеть, как неуместно возник центр оказания помощи раненым на лужайке перед домом в пригороде. Мы могли слышать шок и ужас в голосах детей, выбегавших из школы, видеть зловещие выражения на лицах тех, кто первым вошел в здание школы. От ненормальности всего этого просто некуда было бежать.

Описания происшедшего очевидцами внушали такой ужас, что я, казалось, чувствовала, как они пульсируют у меня прямо в мозгу. Должно быть, именно тогда я в первый раз услышала рассказы жертв трагедии, хотя этого я совершенно не помню. Позже я узнала, что люди, переживающие очень сильное горе, обыкновенно поначалу демонстрируют такие реакции избегания. За прошедшие годы я говорила со многими, кто был озадачен и смущен этим, как и я, но, видимо, мозг воспринимает только то, с чем может справиться.