Бенефис - Бернард Маламуд

— Лаван! — окликнула она его.

— Да, — сказал он нарочито холодно.

Эмма вышла в коридор. Малорослая, крепко сбитая.

— Сильвия звонит, — сказала она.

Он протянул ей газету.

— Мое письмо опубликовали, — с ходу сказал он. — Следовательно, сегодня мне придется пойти в школу.

Эмма стиснула руки, прижала их к груди.

— Лаван, — она повысила голос, — ты же обещал.

— Пойдем завтра.

— Нет, сегодня.

— Завтра.

— Лаван, — взвизгнула она.

Он не отступался.

— Это не принципиально, — сказал он. — Завтра идет та же картина.

Эмма метнулась к телефону.

— Сильвия, — кричала она, — ну как тебе это нравится, теперь он не идет в кино.

Лаван попытался было нырнуть в свою комнату, но жена оказалась проворнее.

— К телефону, — сухо объявила она.

Лаван нехотя поволокся к телефону.

— Папа, — сказала Сильвия, — ты же обещал маме пойти с ней в кино, а сейчас отказываешься, почему?

— Сильвия, послушай меня хоть минуту и не перебивай. Я не отказываюсь от своего обещания. Я только хочу отложить или отсрочить его до завтра, а она делает из этого проблему.

— Ты обещал сегодня, — вскинулась Эмма: она стояла рядом, слушала.

— Прошу тебя, — сказал Лаван. — Веди себя прилично: воздержись говорить со мной, когда я говорю не с тобой.

— Ты говоришь с моей дочерью, — величественно ответствовала Эмма.

— Мне абсолютно и предельно ясно, что твоя дочь — это твоя дочь.

— Умные слова, ты без них не можешь, — ехидничала Эмма.

— Папа, не ссорься, — доносился из трубки голос Сильвии. — Ты обещал сегодня повести маму в кино.

— Однако обстоятельства складываются так, что мне необходимо присутствовать в школе. «Бруклин игл» напечатал мое письмо по одному насущному вопросу, а мистер Тауб, мой преподаватель английского, любит обсуждать мои письма на занятиях.

— И что — письмо нельзя обсудить завтра?

— Сегодня это проблема актуальная и животрепещущая. Завтра сегодняшняя газета будет вчерашней.

— И о чем это твое письмо?

— О социологической проблеме большой значимости. Ты его прочтешь.

— Папа, так продолжаться не может, — оборвала его Сильвия. — У меня на руках двое малышей. Я не могу каждый второй вечер водить маму в кино. Это должен делать ты.

— У меня нет выхода.

— Папа, что это значит?

— Что образование для меня важно в первую очередь.

— Какая разница, отдавать образованию пять вечеров в неделю или четыре?

— Твои доводы не выдерживают критики с математической точки зрения, — сказал он.

— Папа, ты же умный человек. Почему бы тебе раз в неделю, ну хотя бы по средам, не оставаться дома и не водить маму, скажем, в кино.

— Для меня кино не имеет такой цены.

— Ты хочешь сказать, что твоя жена не имеет для тебя такой цены, вот что это значит, — снова вмешалась в разговор Эмма.

— Я не с тобой разговариваю, — сказал Лаван.

— Прошу вас, не ссорьтесь, — сказала Сильвия. — Папа, подумай о маме.

— Я даже слишком много о ней думал, — сказал Лаван. — Вот почему мои достижения в жизни до сегодняшнего дня так невелики. Настала пора подумать и о себе.

— Я не хочу продолжать этот спор, папа, но учти, тебе надо уделять больше внимания маме. Она все вечера сидит дома одна — нельзя же так.

— Это касается только ее.

— Нет, тебя, — влезла в разговор Эмма.

Лаван вышел из себя.

— Нет, ее, — завопил он.

— До свидания, папа. — Сильвия поспешила попрощаться. — Передай маме: я зайду за ней в восемь.

Лаван повесил трубку.

Лицо жены пылало. Ее трясло от ярости.

— И на ком ты женился? — горестно вопрошала она. — На вечерней школе?

— Двадцать семь лет назад я женился на тебе — и что я имею в этой жизни? — сказал он.

— Ты имеешь, что есть, — сказала она, — ты имеешь, где спать, и ты имеешь приличный дом. А твою жену, что вырастила твою дочь, я ее не считаю.

— Это все события древней истории, — язвил Лаван. — Скажи, я имею понимание? Я имел поддержку, чтобы подготовиться и сдать экзамены, и теперь я государственный служащий, получаю две тысячи шестьсот долларов в год и хорошо обеспечиваю свою семью? Я имел поддержку, чтобы изучать предметы в средней школе? Я имею одобрение, когда пишу письма редактору, которые лучшие газеты Нью-Йорка печатают на своих страницах? Ну, что ты скажешь?

— А теперь ты меня послушай, Лаван. — Эмма перешла на идиш.

— Нет уж, говори по-английски, — заорал Лаван. — Свой обычай в чужой дом не носи.

— Я не слишком хорошо выражаю себя по-английски.

— Так иди в школу, учись.

Эмма взвилась.

— Мне надо умные слова, чтобы в доме было чисто? Мне надо школа, чтобы готовить еду? — вопила она.

— И не готовь, обойдусь!

— Обойдусь? — спросила она с ядом. — Отлично! — Эмма приосанилась. — Так сегодня готовь ужин сам! — Протопала к коридору и обернулась уже у двери своей комнаты. — А когда от своей готовки ты будешь иметь язву, — сказала она, — напиши письмо редактору, — и захлопнула дверь.

* * *

Лаван прошел к себе, положил в портфель книги, газету.

— Она отравляет мне жизнь, — бормотал он.

Надел шляпу, пальто, спустился вниз. Решил было пообедать в ресторане, но есть расхотелось, и он пошел в кафе на углу, неподалеку от школы. Скандал расстроил Лавана: он рассчитывал избежать его. Съев половину сэндвича и выпив кофе, он поспешил в школу.

Все, что говорили на уроках биологии и геометрии, Лаван пропускал мимо ушей, оживился он, лишь когда на испанский пришла мисс Московиц — вместе с ней он посещал уроки английского. Лаван поклонился ей. Мисс Московиц была высокая, худощавая женщина слегка за тридцать. Если бы не очки и не изрывшие щеки оспины, умело замаскированные румянами, она была бы недурна. Они с Лаваном блистали на уроках английского; предвкушая, как сразит ее своим письмом, он трепетал. Обдумывал, как бы получше подвести обсуждение к письму, отвергал один вариант за другим. Имеет ли смысл попросить мистера Тауба, чтобы тот разрешил прочесть письмо, или лучше дождаться подходящего момента и тогда уж прочесть письмо и ошарашить класс? Решил все же выждать. Когда Лаван представлял, какое впечатление произведет его письмо, он волновался еще сильнее. Зазвонил звонок. Он собрал книги, поджидать мисс Московиц не стал, прошел в класс, отведенный под занятия английским.