Власть Талисмана. Тайны посвященных: от египетских жрецов до виновников трагедии 11 сентября - Роберт Бьювэл

Династия Тренкавель, владевшая землями от Тарна до Пиренеев, добавляла свое богатство, наследственное влияние, военную мощь и симпатии к катарам в расклад сил в Лангедоке. Раймунд-Роже Тренкавель, правивший с 1194 года до пленения и убийства католиками в 1209 году, обучался у известного катар — ского книжника Бертрана де Сайсака. Последний однажды выказал свое презрение к католическим законам, когда монарх, которого он недолюбливал, был избран аббатом монастыря Св. Марии Алецкой. В ответ Бертран откопал труп бывшего аббата и поместил его заплесневевшие останки в аббатское кресло, чтобы тот наблюдал за новыми выборами. Неудивительно, что аббат, выбранный на этот раз, удовлетворял требованиям Бертрана.[80]

Поддержка катаров и сотрудничество с ними в сочетании с неприятием католической церкви не ограничивались только верхним уровнем аристократии. В Лаураге, населенной местности между Тулузой и Каркассоном, младшее дворянство тоже состояло почти исключительно из катаров, как и в Корбьере между Каркассоном и Нарбонном.[81]По некоторым оценкам, до 30 % от всех perfecti из числа катаров были благородного происхождения.[82]Более того, даже дворяне-католики из Окситании часто выказывали сочувственное отношение к катарам, а иногда открыто поддерживали их. Примером такой дилеммы служит ответ католического рыцаря Понса Адемара из Родейля, когда Фульк, епископ Тулузский, спросил, почему он и его единоверцы не изгнали еретиков со своей земли. Рыцарь сказал: «Мы не можем. Мы выросли среди них, у нас есть родственники среди них, и мы видим, что они ведут добрую и достойную жизнь, исполненную совершенства».[83]

Сплетая нити великой ереси

Защищенные местной аристократией по обе стороны религиозного барьера, катары находили мощную поддержку на всех других уровнях лангедокского общества. Многие из них были умелыми ремесленниками и мастеровыми. Список катаров, представленный в городе Безье в 1209 году, включает:

«Один дворянин (барон), четверо врачей, пятеро ткачей, двое кузнецов, двое кожевенников, двое сапожников, пастух, плотник, ткач, седельщик, торговец зерном, мясник, портной, содержатель таверны, хлебопек, красильщик шерсти, торговец и меняла».[84]

Малькольм Барбер, профессор истории из Ридингского университета в Британии, замечает, что в списке из Безье фигурирует не меньше десяти человек, занятых в текстильном производстве, и что во множестве других источников того времени ткачи (textores) непосредственно ассоциируются с ересью.[85]

Так было не только в самой Окситании, но и за ее пределами. Во Франции катаров знали под собирательным названием Теxerant, или «ткачи».[86]В 1145 году знаменитый французский проповедник Бернар из Клерво предпринял обход по городам с проповедью против «ереси ткачей».[87]Предположительно эта ересь появилась уже готовой «из козней и измышлений прельстительных духов»[88]и была столь успешной, что «женщины бросали мужей, мужчины уходили от своих жен… Духовники и священнослужители часто бросали свою паству и свои церкви и оказывались в толпе среди ткачей женского и мужского пола».[89]

В 1157 году Самсон, архиепископ Реймский, почти несомненно, жаловался на миссионерскую деятельность катаров, когда говорил о «манихейской чуме», недавно поразившей значительную часть Фландрии[90](ранее мы отмечали, что священнослужители XII века часто называли катаров манихеями в честь Дуалистической секты с таким же названием, предположительно Уничтоженной сотни лет назад). Новая вспышка этой ереси, по словам Самсона, распространялась бродячими ткачами и торговцами тканью.[91]

Этому есть простое объяснение. Под видом ткачей и других представителей средневекового ткачества с его обширными международными связями лидеры катаров осуществляли эффективное прикрытие своих проповедников. Они нуждались в маскировке, чтобы избежать преждевременного конфликта с церковными властями, чтобы не сорвать крупномасштабную и хорошо продуманную миссионерскую кампанию. Их мягкость и терпение в сочетании с систематическими методами, которыми они пользовались, чтобы завоевать доверие местного населения и в конце концов обратить его в свою ересь, хорошо описаны канадским историком Стивеном О'Ши:

«На сухопутных и речных путях Лангедока в 1150 году можно было встретить не только купцов и трубадуров, но также странствующих монахов,которые путешествовали парами, легко узнаваемых по тонким кожаным кнутам, обернутым вокруг пояса их черных балахонов. Они входили в деревни и города, открывали ткацкие лавки и мастерские и славились своим упорным и честным трудом. Когда приходило время, они начинали проповедовать — сначала при свете луны за городскими стенами, а потом в открытую перед очагами бюргеров и вельмож, в домах торговцев, на рыночных площадях. Они не просили подаяния и не требовали преклонения, а стремились лишь к тому, чтобы их выслушали. За одно поколение эти катарские проповедники обратили в свою веру тысячи людей. Лангедок стал домом, из которого впоследствии произошла Великая Ересь».[92]

Верующие и совершенные

Все катарские миссионеры были perfects и, по справедливому замечанию О'Ши, у них было принято путешествовать и проповедовать парами, как у современных мормонов или свидетелей Иеговы.[93]Черные балахоны придавали им некоторое сходство с христианскими монахами или священниками, однако, кроме внешности, между образом жизни этих perfecti и типичных представителей католического духовенства не было никакого сходства. Даже самые жесткие их оппоненты признавали, что отличительной чертой «совершенных» была жизнь, исполненная примерного благочестия, смирения, великой бедности и простоты.[94]Между тем католическая церковь в XI и XII веках уже разложилась и во многом утратила свою репутацию. Ее презирали из-за половой распущенности многих ее служителей. В некоторых регионах церковь была объектом неприкрытой ненависти из-за ее огромных богатств, коррупции, алчности и лицемерия. Большинство епископов, будучи крупными феодальными землевладельцами, жили в показной роскоши и славились скандальными выходками. Неудивительно, что они не пользовались популярностью в собственных приходах, где их ругали за равнодушие к лишениям бедняков.[95]