Время бесов - Сергей Шхиян

Ограбленные, лишенные всех своих зимних запасов продовольствия, деревенские жители выли и стонали и своей несознательностью очень сердили продотрядовцев. То и дело слышались предупредительные выстрелы. Впрочем, не обошлось и без незначительных жертв. За саботаж, под горячую руку, расстреляли одноногого гармониста с конфискацией его музыкального инструмента. Кроме того, перебили всех деревенских собак. Последних — для устрашения жителей, и чтобы зря не лаяли.

Наконец, в начале четвертого командир отдал приказ трогаться. Заскрипели несмазанные оси, закричали на лошадей возчики, и подводы начали выползать из деревни. Я был в обозе предпоследним. Меня провожали Елизавета Васильевна и Аксинья с детишками, прощаясь, плакали, как по родному.

— Это все нечистая сила виновата, — говорила, отирая слезы уголками платка старуха, — тебя имущества лишила, а нас и того хуже, по миру пустила. Как теперь зимовать будем?!

Мне нечего было ей ответить и нечем помочь.

Дороги до Ивановки не было никакой, даже грунтовой. Этим, видимо, и объяснялось то, что до сих пор до деревни не добрался ни один продотряд. Двигались мы прямо по берегу вдоль реки, то и дело застревая в зарослях кустарника. Пьяные продотрядовцы ругались, били невинных лошадей и проклинали кулаков и свою тяжелую участь. До темноты мы успели доехать только до села Захаркино, родового поместья моих предков.

Я впервые увидел это село сто двадцать лет назад. До середины правления Екатерины II Алексеевны оно принадлежало государству, потом за непонятные заслуги было даровано дядюшке моего прямого предка. За прошедшее время оно почти не изменилось — те же избы, крытые дранкой, и непролазная грязь на дороге после дождя. Единственно, что стало другим — это господское поместье. В давние времена здесь был небольшой деревянный барский дом, теперь большой каменный, постройки середины прошлого века.

Поместье находилось на выезде из села с противоположной стороны, и что представляет собой новая постройка, я судить не мог, до имения от центра села было не меньше версты. Наш обоз вполз на главную улицу и остановился в центре, около кирпичной церкви. Никакой реакции жителей на это не последовало. Любопытные не высовывались из своих домов, и даже собаки на продотряд не лаяли. По приказу командира все мы собрались около его подводы.

— Здесь чего, коммуна или как? — задал он общий вопрос.

— Вроде коммуна, — ответил кто-то из продотрядовцев, — а там кто его знает.

— А где народ? — продолжил любопытствовать командир.

Этого, понятно, вовсе никто не знал, и вопрос остался без ответа.

— Здесь есть Советская власть или как?! — опять строго вопросил командир, придирчиво вглядываясь в наши лица. — Мы что, так и будем холодать и голодать посреди дороги, пока они прохлаждаются?

Ответить ему никто не успел, потому что с другого конца улицы ударил пулемет, пули засвистели над нашими головами и как горох поскакали по дороге. В мгновенье ока все попрятались под ближними возами.

— Беляки! — закричал диким голосом командир. — Бей гадов!

Однако, оказалось, что вылезать под пулеметный огонь желающих нет, как и попытаться организовать сопротивление неведомому противнику. Революционные герои смогли только смачно материть невесть откуда взявшегося неприятеля. Жертв пока не было. Пулеметчик стрелял не в нас, а просто вдоль дороги.

— У кого есть белая тряпка, — надсаживался командир, — пошлите к этим мудакам парламентера!

Кто его должен посылать и зачем, он не уточнил. Вскоре в этом отпала нужда, постреляв безо всякого толку, пулемет смолк. Вслед замолчал и командир. Мы сидели на грязной дороге, ничего не предпринимая. Невидимый противник тоже никак себя не проявлял.

— Эй, фершал, это чего было? — спросил меня чахоточный продотрядовец, прятавшийся под соседней телегой.

— Из пулемета стреляли.

— Зачем?

— Не знаю.

— А кто знает? — не унимался он.

— Если тебе интересно, пойди сам и спроси, — посоветовал я.

— И, правда, почему не спросить, — согласился он, без опаски встал и вышел на дорогу. Противник огня не открыл, и вслед за первым героем начали вылезать из-под телег и остальные.

— Панкратов, — приказал, пытаясь очистить ладонями свои измазанные дорожной грязью малиновые галифе, командир, — пойди, спроси, чего это они стреляли.

Чахоточный кивнул и без раздумий пошел к месту, откуда работал пулемет. Оставшиеся смотрели вслед, ожидая, когда его подстрелят. Однако, кругом было спокойно, и Панкратов исчез в конце улицы в лиловых сумерках вечера.

— Может, не белые? — с надеждой спросил парень с наивным лицом. — Откедова им здесь взяться?!

Через несколько минут выяснилось, что он был прав. На дороге возникла фигура чахоточного, вместе с какими-то вооруженными людьми. Как только группа приблизилась, наш командир смело вышел вперед и закричал, вздевая руку вперед и вверх, как будущий типовой памятник товарищу Ленину.

— Вы чего, падлы, в революционных людей стреляете, мать вашу, так, перетак! Да за такие дела в революционный трибунал и к стенке, как раз-два-три!

— Кто вы есть такие? — не отвечая на обвинения командира, строго спросил высокий, небритый мужчина в рваном, подпоясанном веревкой пальто и студенческой фуражке.

— Мы есть продотряд имени товарища Клары Цеткин, революционной подруги товарища Карла Маркса! — гордо ответил наш командир, — А вы кто такие будете?

— Мы коммунары коммуны имени «Победы мировой революции», — ничуть не тушуясь, сказал человек в студенческой фуражке. — Прошу, товарищ, предъявить ваш по всей форме мандат!

— Ты чего, коммуния, сам, своими глазами не видишь, с кем дело имеешь! — как бы остывая, проговорил наш краснозвездный лидер.

Однако, коммунар строгости в голосе не убавил, напротив снял с плеча винтовку:

— Мне, товарищ, на вас смотреть незачем, ты мне мандат покажи, от имени какой такой Клариной целки вы наш уезд грабите?!

— Мне это даже слушать смешно, товарищ, — опять начал сердиться наш командир, — когда тебе бумажка дороже революционного товарища, с которым ты гнил на каторге и в окопах мирового империализма!

Мне стало казаться, что с бумагами у нашего отряда существовали какие-то проблемы. Так же показалось и заросшему в студенческой фуражке. Видимо на всякий случай, он передернул затвор винтовки и навел ее на нашего командира. Потом сказал официальным голосом:

— Прошу, товарищ, предъявить что положено, а то я, как есть контуженный мировым царизмом, могу случайно и выстрелить!

Нашему командиру не осталось ничего другого, как выматериться и полезть в верхний карман кожанки за бумагами. Бумаг у него оказалось не очень много, всего один потрепанный лист формата А4, с малым количеством написанного от руки текста.

— На, подавись, товарищ, — небрежно сказал он, подавая студенческой фуражке свой мандат.