Фантастес - Джордж Макдональд

— Не вполне, — признался я. — Видите ли, вчера, очутившись в лесной хижине, я наткнулся на книгу, где как раз говорилось об этом, но…

— Тогда берегитесь, — перебил меня он. — Взгляните на мои доспехи; я не послушался предупреждения, и со мной случилось то же самое, что и с ним. О да, я был горд, но где теперь моя гордость? И всё же она ослепительно прекрасна, так что будьте начеку! А эти доспехи, — добавил он, поднимая голову, — очистятся и засияют снова лишь в рыцарских поединках, пока последнее пятнышко не отпадёт от них под ударами нечестивых копий или меча благородного соперника. Только тогда я опять подниму голову и скажу оруженосцу: «Вот и настал твой черёд показать своё умение: возьми и начисти всё это до блеска!»

Не успел я и рта раскрыть, как он пришпорил своего коня и стремительно умчался прочь. Я крикнул ему вслед в надежде подробнее расспросить его о страшной колдунье, но за звоном своих доспехов он не услышал меня. «Ну что ж, — подумал я, — по крайней мере, меня предупредили, и уже не раз. Теперь–то я точно буду настороже и не позволю ни одной красавице обмануть меня, как бы изумительно хороша она ни была. Должен же хотя бы один человек устоять против её чар! — так почему бы не я?»

Я направился к лесу, всё ещё надеясь отыскать в его таинственных глубинах пропавшую мраморную деву. Солнечный день утонул в прелестных сумерках.

Громадные летучие мыши принялись бесшумно сновать туда–сюда; их зигзаги казались совершенно бесцельными, но лишь потому, что гонялись они за невидимой добычей. С разных сторон в полутьме раздавалось монотонное уханье филина, тут и там вспыхивали светлячки, чтобы снова угаснуть в бескрайней вселенной, и ночной ястреб то и дело рассекал тихую гармонию свистом крыльев и неприятным клёкотом. Из незнакомого полумрака до меня доносились стаи неведомых сумеречных звуков, томивших сердце, словно опуская его в волны неясной, задумчивой любви и тоски. От земли поднялись ночные ароматы, погрузив меня в свою неповторимую, роскошную печаль, как будто кто–то оросил цветы и траву давно пролитыми слезами. Земля манила меня; я готов был упасть на колени и покрыть её поцелуями. Я забыл про Волшебную страну фей; вокруг меня раскинулась прекраснейшая ночь, какая только бывает на нашей старой кормилице–Земле. Со всех сторон возвышались исполинские стволы, вздымая к небу густую кровлю переплетённых сучков, веток и листьев: над моим миром вознёсся ещё один, мир птиц и насекомых, со своими горами и равнинами, со своими зарослями, тропами, лугами и жилищами, со своими обычаями и радостями. Гигантские ветви пересекали мне путь, гигантские корни, на которых высились лесные колонны, крепко вцепились в землю, без труда поднимая и удерживая на месте всё строение.

Это был старый–старый лес, и всё в нём было в точности так, как полагается. А когда посреди этого чуда я вспомнил, что где–то здесь, под густой лиственной сенью, у подножия какого–нибудь дерева, в замшелой пещерке или возле древнего, заросшего колодца покоится мраморная дева, которая вошла в наш мир благодаря моей песне и — кто знает? — быть может, ждёт своего избавителя, чтобы поблагодарить его, спрятав смущение под покровом вечернего полумрака, ночь превратилась для меня в блаженное царство радости, чья царица, пусть незримо, присутствовала везде и во всём. Потом я вспомнил, как моя песня вызволила её из мрамора, проникнув сквозь жемчужный алебастр. «А вдруг, — подумал я, — мой голос настигнет её и сейчас, когда она скрывается под эбеновым покровом ночи?» Песня возникла у меня в груди так стремительно, что я неожиданно, почти невольно запел:

Ныне не сомкну

От восторга очи,

Песней разорву

Я немую тишь.

О, Царица Ночи,

Голос мой услышь!

Тёмный лес тебя

В чаще сокровенной

Прячет от меня.

Бродишь где–то ты,

В сумраке блаженной

Тайной красоты.

Прочь ступай, луна!

Мне твоя лампада

Нынче не нужна.

Я во тьме найду

Луч любви отрадный

И на свет пойду.

Пусть густеет мгла!

Меж ветвей бессонных

Ночь уже зажгла

До дневной зари

Для двоих влюблённых

Звёзды–фонари.

Лишь только последние звуки песни стихли, как совсем рядом кто–то негромко и восхитительно рассмеялся. Это был не тайный смешок человека, который изо всех сил старается, чтобы его не услышали; нет, так смеются, когда наконец–то получают то, чего долго и терпеливо ожидали, и последние нотки такого смеха похожи скорее на тихий, мелодичный вздох. Я поспешно обернулся и увидел млечно–зыбкую фигуру женщины, сидящей среди невысоких густых зарослей.

— Это же моя белая дева! — воскликнул я, бросился к ней и опустился на землю рядом, стараясь сквозь сгустившуюся тьму разглядеть ту, что по моему зову вырвалась из мраморной темницы.

— Да, это твоя белая дева, — ответил нежнейший голос, и моё сердце, так страстно ожидавшее этого мгновения и до краёв переполненное чарами любви, бурно забилось от безмолвного восторга. Но хотя этот голос был воплощением нежности, что–то в нём — то ли его тон, то ли эта неожиданная покладистость без тени девичьего смущения — внесло странный разлад в ту внутреннюю мелодию, что звучала сейчас во мне. Когда я взял прекрасную беглянку за руку и придвинулся поближе, чтобы разглядеть её необыкновенное лицо, по спине у меня пробежала холодная дрожь. «Это всё из–за мрамора!» — успокоил я себя и решил не обращать на это внимания, но она тут же отняла у меня руку и уже не позволяла мне дотрагиваться до неё. Её призывные речи дразнили и дурманили меня, но держалась она так неприступно, будто нас разделяла чуть ли не целая миля.

— Почему ты убежала, когда я разбудил тебя? — спросил я.

— А я разве убежала? — спросила она. — Да, это и вправду было нехорошо. Но я не хотела тебя обидеть.

— Я так хочу увидеть тебя! — но здесь совсем темно.

— И правда темно. Пойдём ко мне в грот. Там будет светлее.

— Так у тебя есть ещё одна пещера?

— Пойдём со мной и увидишь.

Она не шевельнулась, пока я не поднялся, а потом вскочила так быстро, что я не успел протянуть ей руку. Мы пошли между деревьями плечом к плечу. Она ступала совсем близко, но раз или два, когда я невольно протягивал руку, чтобы обнять её, резко отскакивала в сторону, ни на миг не поворачиваясь ко мне спиной, и, слегка пригнувшись, застывала, глядя на меня с таким видом, словно её страшило приближение какого–то невидимого врага. В темноте я не мог разобрать выражения её лица. Потом она возвращалась ко мне и продолжала идти рядом, как будто ничего не произошло. Всё это показалось мне странным, но ведь в Стране фей ни о чём нельзя судить по первому впечатлению. К тому же, рассудил я, моя белая дева так долго спала и так внезапно пробудилась, что было бы несправедливо ожидать от неё привычных мне слов и поступков. Кто знает, что могло ей присниться? Да, она не скупится на ласковые слова, но кто знает — может, прикосновение значит для неё несравненно больше, и потому она так сдержанна и щепетильна?