Едоки картофеля - Дмитрий Бавильский

Переехать в другой зал все равно, что поехать в длительную командировку, придется считать дни, оставшиеся до возвращения.

Перейти в новое крыло с прозрачным потолком – равно эмигрировать, расстаться с привычным образом жизни навсегда.

Что за публика ходит на этого Ван Гога? И что за Ван Гога, вообще, такая… Покоя точно не жди: привозные экспозиции пользуются повышенным интересом. Тем более помпезные, широкомасштабные.

Пришла беда, отворяй ворота. Вот, предположим, увидит она в толпе посетителей того самого молодого нахала, Данилу, сразу же вспомнила

Лидия Альбертовна имя, но притворилась, что нет, не сразу, через паузу и с усилием: как быть? Ответственность же превеликая: шедевры мирового значения и все такое.

"…И вот Рождество опять застало тебя врасплох, а любовь – иностранный язык, и в воздухе – запах газа…" – выпевал из радиоприемника голос Бориса Гребенщикова. Лидия Альбертовна никогда не понимала его излишне мудреных песенок, но в данный момент

Гребенщиков оказался к месту.

Она услышала его в "Молодежной моде", огромном магазине дорогих подарков, куда забрела после работы. Рождество по понятным конфессиональным причинам в ее семье не праздновали, тем не менее к каждому такому празднику Лидия Альбертовна, подпадавшая под безумную энергетику торговой ажитации, готовила близким подарки.

Мужчины ее, Мурад Маратович и Артем, традиционно возмущались, жалели потраченных на сувениры денег, но подарки эти в конечном счете принимали как должное.

– Ничего, – говорила Лидия Альбертовна, кротко улыбаясь и поправляя обесцвеченную челочку (в момент этот она походила на учительницу английского языка, гордую незримым превосходством над учениками), – говорим Рождество, а подразумеваем все равно Новый год.

Так оно и было. Впрочем, к новогодней ночи она припрятывала новые сувениры, и история повторялась.

– Но, мама, ты даже не хочешь понять, что мы не католическая страна и традиционное православное Рождество в январе, – пытался философствовать Артем, в котором текла ее кровь.

– Ну, какая разница, – говорила про себя Лидия Альбертовна, уставившись в точку поверх телевизионного экрана. – Главное, чтобы на пользу.

Инстинкты, преодолеть которые женщина уже не властна, безоговорочно брали вверх. А если бы он знал, что время от времени она, нет, не посещает, но просто заглядывает в храм Божий? Сладкая тайна грела грудь Лидии Альбертовны, точно вовремя принятая рюмочка коньяку, и

Великий Праздник делал ее сообщницей благого дела и Благой Вести.

Ощущение Рождества подкрадывалось на мягких, метельных лапках, потом накатывало и топило в себе с головой. Ну, да, заставая врасплох.

Картинная галерея стояла на центральной торговой улице Кирова, и предприимчивые продавцы спешили поучаствовать в покупательском безумии.

Обычно полутемная и плохо освещенная, улица Кирова, доморощенный чердачинский Арбат, расцвечивалась, как новогодняя елка. Обновлялись витрины, деревья украшались гирляндами, и густая толпа в этом теперь рано темнеющем мире загустевала до состояния переваренного вишневого варенья с косточками, становясь плотнее и плотнее.

В душе рождались сладостные, но одновременно тревожные предчувствия, от которых проще всего можно было спрятаться в каком-нибудь супермаркете, отвлекаясь на золоченую мишуру и мнимое разнообразие выбора.

На церемонию перерезания алой ленточки Лидия Альбертовна опоздала. С вечера лечила простуженное ухо, грела вареным яйцом, насыпала в детский (откуда взялся?) носок сухой горчицы и залезла на ночь в шерстяные гетры. Утром хотела процедуры повторить, для чего и встала пораньше, да влезла в стирку, увлеклась-забылась, спохватилась минута в минуту, даже не позавтракала.

Одно хорошо: в торжественной суете отсутствие одного не слишком важного человека могут и не заметить, пропустить, главное же, не упасть в грязь лицом перед многочисленными иностранцами, понаехавшими посмотреть, как Ван Гога в провинции принимать будут.

Официальные чердачинские мероприятия – жанр особый. Соберутся представители чердачинской интеллигенции – затурканные жизнью тетки, едва ли не в кримпленовых платьях, с накрученными, точно в стиральной машине, прическами и разговорами про духовность; угрюмые, неаккуратные и подозрительные дядьки; временно тверезые графики и станковисты, парочка самодовольных педерастов из СМИ, стайка взволнованных школьников и группка циничных студентов.

Как всегда, опоздает мэр в вечном свитерке, будет старательно излучать человечность; потом местный министр культуры, спешащий с одного мероприятия на другой, начнет говорить речь, но спутается на цитате и достанет мятую бумажку. Директриса в предынфарктном состоянии будет метаться по залам, до самого последнего мгновения пытаясь сделать все "на высшем уровне" (кто б только знал, что это такое).

Все будут толкаться в вестибюле, жаться по стеночкам, точно на деревенских танцах, скептически обозревать окрестности, типа: оно мне надо, но пригласили, и я пришел.

Потом появится иностранная делегация, и кримпленово-пиджачная серость зашевелится, расцветет улыбками и задушевностью. Исподволь просочится на первый план фольклорный ансамбль, закружит в хороводе, иностранцы защелкают блицами – вот она, духовность, соборность и прочая. После танцев обязательно выступит пожилой гармонист с печальной, печеной картофелиной вместо лица и причитаниями про калину и малину, в речке темная вода-а-а-а…

Когда все окончательно устанут, начнутся речи. Вконец затурканная

Нонна Михайловна на высоких каблуках, ручки на груди, как у оперной примы, скажет про счастье обладания уникальными коллекциями, которые город и область, несмотря на отсутствие должного финансирования

(полуразворот в сторону мэра), содержатся в самом лучшем состоянии.

После, когда все от нетерпения изойдут запахами и ленточка будет перерезана, чертиком из бутылки выскочит безумная поэтесса с немытыми, зачесанными назад волосами (да у вас, голубушка, перхоть!) и начнет читать стихи про подсолнухи, написанные накануне. Поэтессе с редким именем вежливо похлопают, а потом водоворот устремится в просторные и светлые залы. Но не к картинам, а к столам с дешевым местным шампанским.

Особенно будут усердствовать представители творческих союзов и

"коллеги по перу". Поднимется чудовищный галдеж, точно все эмоции, сдерживаемые на протяжении многотрудной церемонии выплеснутся в шум воробьиной свадьбы.

Возле картин с задумчивым видом ходят школьники. Но не потому, что

Ван Гог: телевизионщикам нужна картинка для репортажа в вечерний выпуск новостей. Поэтому можно будет быстренько позвонить по мобильному, сказать дома, чтобы смотрели.