Нечаянная свадьба - Елена Арсеньева

Поединок супружеских взглядов между тем уже окончился – явной победой дядюшки.

Авдотья Валерьяновна потупилась и несколько мгновений стояла с опущенными глазами. Грудь ее – не просто пышная, но более чем пышная! – так ходуном и ходила от тяжелого, возбужденного дыхания. Наконец, откашлявшись, Авдотья Валерьяновна крикнула:

– Феоктиста! Принеси саквояж Лидии Павловны и укажи ее комнату. А вы, барышня, – Авдотья Валерьяновна к Лиде повернуться повернулась, обратиться обратилась, однако не нашла в себе сил ни назвать ее по имени, ни взглянуть ей в глаза (впрочем, этому последнему Лида могла только радоваться, опасаясь, что даже после поражения взор тетушки не утратил своей убийственной ярости), – не задерживайтесь и, умывшись, сразу поспешите к столу. Ужин готов, и мы хотели бы есть его горячим!

Появилась Феоктиста с Лидиным саквояжем в руке и, непримиримо поджав губы, сделала знак Лиде пройти в боковую дверь, ведущую в нужное крыло. Взор ее был холоден, как будто Феоктиста все это время провела в леднике[33], где проморозилась не только внешне, но и внутренне, и Лида поняла, что, повстречавшись со своей хозяйкой, горничная вновь сделалась такой же неприязненной и неприятной особой, какой она была в Москве.

Комната была Лиде выделена чистая, просторная, выходившая окнами в сад, с тяжелой мебелью, явно изготовленной домашними мастерами. Судя по всему, обстановка досталась Ионе Петровичу в наследство от тестя, а тому и предкам того верою и правдою служила если не со времен Петра Великого, то со времен Елизаветы Петровны – уж наверное.

Однако особенно приглядываться к ней, так же как и рассматривать висевшие в коридоре и в комнатах довольно тусклые картины и картинки, времени у Лиды не было, да и свечами дом не изобиловал, а за окном уже темнело. Она едва успела умыться и причесаться с дороги, как Феоктиста, с недовольной миной исполнявшая при ней мелкие услуги, ворчанием своим вынудила ее поспешить в столовую.

А вот здесь свечей горело множество – очевидно, в честь прибытия дорогой гостьи! Стол, как принято было выражаться, ломился от яств, и Иона Петрович, посадивший Лиду рядом со своим местом во главе стола (Авдотья Валерьяновна в одиночестве восседала на противоположном конце), потчевал ее с ласковыми подходцами, предлагая то рейнвейна, то мадеры, то венгерского (сам он пил «ерофеич»[34]), и, хоть за столом прислуживал неизменный Касьян, дядюшка собственноручно накладывал Лиде на тарелку то одного, то другого, уговаривая есть побольше и подробно рассказывая о качествах всякого блюда.

Лида проголодалась в дороге и с удовольствием воздавала дань всему, что подавалось на стол. Иона Петрович ел немного, зато Авдотья Валерьяновна поражала своим аппетитом и жадностью, с которой поглощала пищу. При этом предпочитала она есть ложкой, хотя были поданы все столовые приборы, и частенько, особенно увлекшись, начинала даже чавкать.

Родители Лиды всегда были очень строги насчет приличий за столом, да и Иона Петрович ел деликатно и с аккуратностью, поэтому манеры «благородной» Авдотьи Валерьяновны Лиду неприятно поразили. Впрочем, она хотя бы молчала, всецело поглощенная ужином, и звучала только ласковая речь Ионы Петровича, изредка прерываемая вопросами Лиды о деревенской жизни.

Понятно, что более всего интересовали ее сведения о соседях – вернее, только об одном соседе, и дядюшка не обошел своим вниманием интересующий Лиду предмет.

Выходило, что Протасов был ближайшим соседом Карамзиных – до его имения было не более часа быстрой езды. Родители его умерли, жениться он до сих пор не удосужился, поглощен был развитием хозяйства, а в доме всем заправляла его бабушка Анаисия Никитична, которую домашние и близкие друзья звали просто бабуля Никитишна. Оказывается, сам Василий Дмитриевич называл ее так еще в детстве, оно и привилось, и повелось. Анаисия Никитична держала все в доме в ежовых рукавицах, и горничные девки, а также лакеи у нее по струночке ходили!

В другой стороне от Карамзиных, но также неподалеку жил Филимон Валерьянович Самсонов, старший брат Авдотьи Валерьяновны, имевший единственного сына-недоросля[35], как его назвали бы в минувшем веке. Прочие же обитатели Вязниковского уезда находились на более дальних расстояниях от Березовки, что, впрочем, не мешало им всем жить дружно, по-соседски ладить и частенько собираться как по веселым, так и грустным поводам: и праздновать вместе, и поминать умерших, и просто так, без особого на то повода, устраивать небольшие провинциальные балы. Дом Протасова был самым просторным и удобным для этого, оттого танцевали обыкновенно у него, тем паче что он и сам слыл великолепным танцором.

Лида при этих словах дядюшки так и встрепенулась! Родители ее, некогда впервые увидевшие друг друга именно на балу, считали, что своим счастьем обязаны не в малой степени своему танцевальному мастерству, а потому несколько лет подряд Лида брала уроки танцев. Ради этого дважды в неделю по вечерам приходил в дом знаменитый в Москве французский maotre а danser[36] Фома Антонович (так преобразовалось на русский лад имя его собственное, Тома́, и его отца, которого звали Антуаном). Учитель имел типический облик иностранного танцмейстера: с непременной скрипочкой в руках, маленький, сухонький, легонький, обладающий подпрыгивающей походкой, но не по причине веселого и неугомонного нрава, а из-за нажитых годами и весьма болезненных мозолей на ногах. Наигрывая какой-нибудь веселый мотив, он писклявым голосом выкрикивал:

– En dedans! En dehors! Allongee! Pas chassé en avant![37] – и прочее в этом же роде.

Лида его обожала и очень старалась на уроках, отчего Фома Антонович называл ее лучшей своей ученицей и предсказывал ей изобилие бальных кавалеров. И хотя на настоящем большом балу побывать ей пока не удалось, на семейных танцевальных вечерах пророчество вполне сбывалось.

…Едва ужинавшие разделались с амбигю и жданиками, как под окном задребезжали колеса какой-то повозки и зафыркала лошадь. Лида решила, что это вернулся человек, посланный с дрожками за Степаном и ее кофрами, однако вошедший лакей доложил, что прибыл Модест Филимонович.