Сатана в церкви - Пол Догерти

Корбетт застыл как зачарованный. Флейта была будто приветом из далекого прекрасного времени, которое исчезло в погребальном огне. В него он бросил тогда разбитую флейту. Не помня себя, он протянул руку и взял флейту, нежно провел ладонью по гладкому дереву, как будто это было личико его давно умершего и вдруг вернувшегося малыша. Приложив флейту к губам, он заиграл задушевную, горько-сладостную мелодию, наполнив ее звуками кухню. Хью играл и чувствовал на лице теплое солнце Сассекса, видел смеющееся, танцующее дитя и прислонившуюся к стене жену, которая, сложив руки на груди, улыбалась им обоим. Он играл, не обращая внимания на горячие слезы, которые текли у него по щекам. Потом все исчезло. Ни музыки, ни видения. Опять он был наедине с прекрасной женщиной, внимательно глядевшей на него.

Корбетт аккуратно положил флейту на стол, поклонился, ни слова не говоря, вышел из кухни, пересек зал и оказался на холодной темной улице. Он напрочь забыл о своем расследовании: старые раны открылись и снова стали нарывать. Но от его взгляда не укрылись грязь на улице, кучи мусора. На стене были видны винные пятна, бродячая собака принюхивалась к вонючей мертвой крысе, и попрошайка, едва прикрытый лохмотьями, весь в язвах и струпьях, прятался за углом от холода и от жизни. Конечно, не следовало браться за флейту, ведь прежде этот мир был более или менее упорядочен, рассортирован и заперт, как в архиве Кувиля. В нем не было ничего хорошего, но и не было ничего безобразного. А теперь он чувствовал, как к нему возвращаются кошмары, и вспоминал свою страшную жизнь сразу после смерти жены в те месяцы, что он провел в прохладных сумерках сассекского монастыря. Он уже был готов покинуть Патерностер-роу, как ощутил прикосновение чьей-то руки к своему локтю, обернулся и узнал подавальщика из «Митры». Парень протягивал ему флейту.

— Хозяйка, — сказал он, — наказала отдать ее вам. Она просила вас прийти и поиграть ей еще разок.

Корбетт кивнул и, сжимая в руке флейту, исчез в темноте.

Корбетт узнал у коронера имена трех караульных, чей пост был рядом с церковью Сент-Мэри-Ле-Боу, и решил допросить их на другой день после разговора с Элис. Все трое были торговцами и держали собственные лавки в Чипсайде. Все трое слово в слово повторили один и тот же рассказ, и Корбетт не усомнился в их искренности. Во второй половине дня посланец от помощника городского шерифа отправил их нести дозор перед входом в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу, и это был именно тот день, когда Лоренс Дюкет бежал в церковь за спасением. Они собрались перед вечерней, вошли в церковь и увидели, что Дюкет крепко спит на алтаре. При них он пошевелился, проснулся, после чего они отправились на улицу.

Когда на других церквях зазвонили к вечерне (колокола на церкви Сент-Мэри-Ле-Боу молчали из-за присутствия в церкви Дюкета), пришел священник и запер дверь. Караульные удостоверились в том, что дверь надежно заперта и снаружи и изнутри, и договорились, что будут действовать как обычно — один спит, двое бодрствуют. Под деревьями они приспособили жаровню, и, хотя все трое признались в том, что стоял лютый мороз и пребывание на кладбище в такую ночь не было приятным, ничего особенного не произошло. Они постоянно ходили вокруг церкви, но никого не видели и не могли представить, как кто-то проник внутрь при таких запорах. Они несли дозор до утра, пока не пришел священник. С замком он справился, но дверь открыть не смог и попросил караульных помочь ему. Они стали стучать, чтобы разбудить Дюкета, и, ничего не добившись, принялись бить в дверь чурбаком, пока засовы не вылетели.

Все в церкви было как накануне. Никаких следов на полу, никакого беспорядка, если не считать передвинутого вправо алтаря. Над ним на железном пруте висел Лоренс Дюкет с почерневшим лицом. И священник и караульные немедленно бросились к нему, однако хватило одного взгляда на несчастного — слишком поздно. Осмотрев все помещение в поисках второго входа в церковь, они ничего не нашли. Беллет приказал им никуда не отлучаться, пока не придет коронер, за которым он кого-то послал. О том, что было потом, Корбетт знал, тем не менее заставил караульных рассказать все заново, настоятельно выспрашивая, как они пытались открыть дверь. Он не сомневался в честности караульных, тем более что ни у одного из них не было никаких связей с Дюкетом или Крепином, хотя им приходилось слышать имена того и другого. Все трое были сбиты с толку таинственными обстоятельствами той ночи, так как честно исполнили свой долг и могли поклясться, что никто не входил в церковь и не выходил из нее и изнутри не доносилось ни звука, пока они были в дозоре.

Вполне удовлетворенный, Корбетт вернулся к коронеру и стал задавать ему вопросы. Когда тот возмутился, Корбетт предъявил свои полномочия, скрепленные подписью Барнелла, так что пришлось коронеру, поубавив спеси, послать слугу с запиской в Ратушу. Он попросил Корбетта подождать, и тот решил прогуляться по лавкам Чипсайда.

Уже было довольно поздно, когда он вернулся к коронеру, где встретил двух дюжих молодцов, которые с недовольным видом тащили лопаты и кирку. В доме коронер помешивал какую-то дурно пахнущую кашицу, и рядом с ним стоял высокий молодой человек с сальными волосами до плеч, с землистого цвета лицом в оспинах, которого, судя по всему, мутило от этого запаха. Без особых церемоний коронер представил его как городского бейлифа Стивена Новила и повел обоих к двери. Молодой человек этому явно обрадовался, хотя с опаской посмотрел на Корбетта.

— Вы понимаете, за что взялись, господин чиновник? — спросил он высоким, почти визгливым голосом.

— Разумеется, — ответил Корбетт. — Вы и ваши помощники… — Он обернулся к рабочим, у которых лица были как каменные. — Вы должны отвести меня туда, где похоронили Дюкета. У меня поручение короля, — твердо добавил он. — Этот человек — самоубийца, так что мы не потревожим освященную землю. А коронер послал за вами, так как именно вы были ответственны за похороны. Правильно?

Бейлиф кивнул и поджал тонкие губы, не выдержав взгляда Корбетта. Щелкнув пальцами, он подозвал землекопов, и все четверо молча зашагали по Чипсайд-стрит, мимо развалин, мимо Ньюгейта, за городскую стену.

Там бейлиф свернул направо и пошел по Кок-лейн, узкому проулку с открытой клоакой посередине, который имел дурную славу прибежища шлюх. С крашеными волосами и разрисованными лицами, в кричаще-красных и оранжевых платьях, они, как всегда, стояли в дверях домов, подальше от света, и бесстыдно зазывали всех подряд, кто бы ни проходил мимо. Одна как будто узнала бейлифа и, недолго думая, бросилась к нему, на бегу восхваляя его мужские стати. Побагровев от досады, бейлиф исступленно завизжал в ответ.

Корбетт старался не улыбаться и не обращать внимания на землекопов, которые были не прочь подзадорить женщину, но бейлиф смерил их грозным взглядом.

Наконец они пришли ко рву, тянувшемуся вдоль городской стены. Шириной в двадцать футов и неизвестно, сколько футов в глубину, он служил для стока городских нечистот еще со времен короля Иоанна Анжуйского. Вонь тут стояла неописуемая, и Корбетт поспешил прикрыть краем плаща рот и нос. Нечистоты, правда, схватило морозом, а что тут творилось жарким летом, Корбетт даже вообразить не мог. Бейлиф знал, что его ждет, поэтому заранее позаботился намочить тряпку в вине, чтобы держать ее у носа, а землекопы, казалось, не ощущали вони, пока ходили туда-обратно и переговаривались, отыскивая место, куда бросили труп Дюкета.