Григорий Потемкин - Ольга Игоревна Елисеева

В Первопрестольной Потемкины владели собственным домом на Большой Никитской улице в приходе церкви Вознесения за Никитскими воротами. Традиция иметь свое подворье в Москве свято хранилась дворянскими семьями на протяжении всего XVIII столетия. Вот что писал о ней мемуарист Ф. Вигель: «Помещики соседственных губерний почитали обязанностью каждый год, в декабре, со всем семейством отправляться из деревни, на собственных лошадях, и приезжать в Москву около Рождества… Сии поездки им недорого стоили. Им предшествовали обыкновенно на крестьянских лошадях длинные обозы с замороженными поросятами, гусями и курами, с крупою, мукою и маслом, со всеми жизненными припасами. Каждого ожидал собственный деревянный дом, неприхотливо убранный, с широким двором и садом без дорожек, заглохшим крапивой, где можно было найти дюжину диких яблонь и сотню кустов малины и смородины»[98].

Потемкины жили далековато от Москвы и поэтому приезжали туда не каждый год, как дворяне «соседственных губерний», а от случая к случаю. Но в остальном их городская усадьба мало отличалась от описанной. Грица тоже везли на «собственных лошадях», а значит, очень медленно. Полагаем, что и крестьянские обозы со снедью тоже были снаряжены в путь, хотя их содержимое предназначалось не для прокормления самого мальчика, а в качестве деревенских гостинцев его покровителям. Ведь в столь юном возрасте недоросль не мог поселиться один. Ему предстояло попасть в дом кого-то из знатных и состоятельных родственников.

Как мы видели выше, Карабанов называет в качестве такого милостивца Григория Матвеевича Кисловского, президента Камер-коллегии, двоюродного дядю и крестного отца мальчика. У Кисловского был сын Сергей, того же возраста, что и Гриц. Вместе они учились в пансионе профессора Литкена в Немецкой слободе, вместе отправились в 1754 году на второй смотр в Герольдмейстерскую контору, были записаны в лейб-гвардии Конный полк и позднее получили отсрочку для поступления в благородную гимназию при только что открывшемся Московском университете.

В историографии принято именовать Потемкина бедным смоленским шляхтичем. Однако на смотру юноша показал, что «крестьян за ним Григорьем в Костромском, в Смоленском, в Тульском и в Алексинском уездах 430. Желает он, Григорей, в лейб-гвардии в Конный полк в рейтары»[99]. 430 душ — состояние скорее среднее, чем маленькое. А запись в привилегированный Конный полк, где дворянам приходилось тратить на свое содержание немалые средства, говорит о наличии у семьи необходимых денег. Впоследствии, уже попав в полк, Потемкин служил там не за жалованье, а, как тогда писали, «из чести», полностью обеспечивая себя сам. Случай нередкий, однако красноречиво свидетельствующий о достатке молодого рейтара.

Что же касается безвестности нашего шляхтича, то и это мнение неверно. Следует учитывать место, которое в чиновничьей иерархии Москвы занимал президент Камер-коллегии. Это учреждение было создано Петром I в 1721 году позднее первых одиннадцати коллегий и занималось сбором налогов. Если остальные коллегии находились в Петербурге, то Камер-коллегия — единственное из всех центральных учреждений — располагалась в Первопрестольной, поближе к основной массе налогоплательщиков[100].

Ее президент был в жизни города лицом заметным. Единственный вельможа «министерского ранга», по долгу службы пребывающий вдали от двора. Он был независим от местной власти. Ее высшие представители — генерал-губернатор и обер-полицмейстер Москвы — держались с ним на одной ноге. Таким образом, Гриц был если не «министерский сынок», как Сережа Кисловский, то уж во всяком случае министерский родственник. Это делало его не рядовой фигурой и в пансионе Литкена, и в гимназии при университете. В лице таких мальчиков видели новое поколение чиновной знати России, недаром И. И. Шувалов повез Потемкина как одного из лучших студентов для представления Елизавете Петровне в Петербург.

Карабанов сообщает немало ярких подробностей о жизни Грица в доме покровителя. Кисловский любил его «как сына» и рано угадал в нем задатки яркой личности. «Грицу моему, — говаривал он, — либо быть в чести, либо не сносить головы». У президента бывало много интересных людей, часто собирались талантливые земляки — представители смоленской шляхты, выдвинувшиеся на русской службе. Заметив живой ум воспитанника, Григорий Матвеевич разрешил ему присутствовать при разговорах взрослых, тихо сидя в сторонке. Но тихо вести себя Потемкину мешал живой нрав.

«Однажды по какому-то случаю приглашен был Григорием Матвеевичем грузинский преосвященный для служения в церкви и на обед в дом; молодой Потемкин, возложа на себя полное архиерейское облачение, предстал в оном собранию гостей; взыскательный дядя с сердцем сказал ему: „Доживу до стыда, что не умел воспитать тебя как дворянина“»[101].

История о покровительстве Кисловского, рассказанная в «Фамильном известии», очень выигрышна благодаря броским деталям. Но свидетельства Самойлова о пребывании его дяди в Москве не совпадают с карабановскими. Милостивцем Потемкина бывший генерал-прокурор называет другого человека, «свойственника матери генерал-поручика Александра Артемьевича Загряжского»[102]. Этот же покровитель указан и у Л. И. Сичкарева, который именует его «Загрязским». Самойлов, без сомнения, лучше знал положение дел в семье, поскольку был младше своего дяди всего на четыре года. Многие события юности Потемкина проходили у него на глазах, об остальных он слышал от отца и бабки. Поэтому доверять все же следует ему.

Отметим, что Карабанова удивляла неблагодарность Потемкина по отношению к семье бывшего покровителя. «Следует вопрос: отчего дети Потемкина (имеется в виду дядя-клеветник Сергей Дмитриевич. — О. Е.) Михаил и граф Павел Сергеевич выведены в чины и обогащены Таврическим, а потомство Козловского не получило ни малейшего знака признательности?» Мемуарист явно обижен за своих родных по материнской линии и за себя самого. Ведь он начал службу в лейб-гвардии Преображенском полку уже во время фавора Потемкина и лишь в 1783 году вышел в отставку, так и не дождавшись покровительства, на которое, вероятно, рассчитывал.

Возможно, участие Кисловского в воспитании Грица не было таким уж значительным, каким казалось потомкам президента Камер-коллегии. В тот момент Григорий Матвеевич являлся слишком крупной фигурой, чтобы всерьез обращать внимание на всех, кто «считался с ним родством». А через несколько десятилетий по-настоящему крупной фигурой стал сам Потемкин, и желающих напомнить ему о прежней «дружбе» и «родстве» оказалось хоть отбавляй.

Загряжский, напротив, видел много знаков внимания светлейшего, что подтверждает именно его причастность к воспитанию Грица. Самойлов сообщает, что «в признательность ему князь Григорий Александрович исходатайствовал орден польский Белого орла». Во время визита в Москву в 1775 году Екатерина II по просьбе Потемкина посетила усадьбу Загряжского. Александр Артемьевич до смерти в 1786 году оставался другом семьи Потемкиных, сохранилось более десяти его писем князю. Старик благодарил воспитанника за добрую память, просил о покровительстве друзьям и родным[103].