Вратарь республики - Лев Кассиль

— Ну, веришь ты, Женька… — заговорил Антон. Лицо его вдруг странно похорошело. — Ну, чудная получается петрушка! Вот когда пароход тогда забирали, я же мог очень просто с башкой распрощаться… Раз, два — и будь здоров! Веришь ты, честное слово, забыл даже думать насчет прославиться там… Нас из пулеметов крошат с берега, а я как прыгнул на мостик к ихнему командиру, по нагану в каждой руке: «Именем революции — полный ход!» Писали там в приказе после о героизме… Вот почитай, документ есть.

Он вынул из кармана удостоверение, расправил аккуратно сложенную бумажку.

— А вот, как нарочно, когда ловчишься, лезешь напередки, ну, можешь поверить, ни шиша не получается, ей-богу… А ты, значит, тоже за славой ударяешь, только по художественной части. Так. А батька где?

— Папа умер, — сказал Карасик.

— Эх, вон как, Женя… Это мне жаль. Как же это Григорий Аркадьевич-то?.. А? Он сочувствующий нам был. Эх… А ты, значит, тоже один? Компанию себе завел хоть?

Карасик мотнул головой отрицательно.

— Это, по-моему, зря, — серьезно сказал Антон. — Смотри, так живо скуксишься.

— А у тебя? — ревниво спрашивает Женя.

— Странное дело, а как же! А комсомол?

— Комсомол…

Карасику опять стало завидно и одиноко. Ему захотелось посбить спеси у друга.

— Слушай, Антон, — сказал он, — а для чего ты в прорубь лез?

— А это мне не впервой. Я уже раз мырял за замком от орудия. Ну, а потом закаляться стал.

— Ну, а здесь перед кем красовался? Все за славой гонишься?

— Это ни при чем тут, — смущенно заокал Антон. — Я им доказать хотел, что не в святом духе суть. Во мне духу натощак четыре тысячи девятьсот по спирометру.

— Эх, Тошка, Тошка, — солидно проговорил Карасик, — вырос, а такой же.

— Ты больно умно-о-й! — смешно прогнусавил Антон.

Он схватил Карасика, легко подбросил его вверх и поставил на землю:

— Проси пощады!

Карасик подставил ногу. Антон споткнулся. Женя бросился бежать. Антон поймал его. Он поднял Женю и воткнул его головой в сугроб. Из сугроба смешно торчали худые ноги в суконных ботиках на защелочках. Антон корчился от хохота, приседал, хватался за живот и в конце концов в изнеможении свалился на снег.

— Женька, Женька, ой, помру!..

Карасик вылез из сугроба и отряхивался.

— Вот дурак! — сердился он. — У, дурак здоровый. Честное слово, дурак. Что у тебя за привычка — обязательно шею ломать?.. Дал бог силу, он уж и рад. Иди ты, ей-богу… Как дам!..

— Ну дай, дай! — приставал Кандидов.

— Отстань, а то как стукну…

— Ну стукни, стукни! Слабу?

Карасик шлепнул Антона по шее.

— Еще! — не унимался Антон.

Карасик с ожесточением ударил Антона в плечо.

— Как муха! Ты как следует, не бойся.

Стиснув зубы. Женя со всей силы ткнул Антона в грудь… В груди у Тошки только ахнуло, как в бочке.

— Силенка имеется, — одобрил Антон, — а бьешь по-девчачьи. Кулак надо вот как складывать.

И Антон поднес к носу Карасика свой огромный кулак, медленно поворачивая его, как на вертеле.

— Во, видал? Тяп — и ваших нет.

Прохожие, опасливо косясь, сторонкой обходили разбушевавшихся приятелей. От возни оба разгорячились. Антон распахнул бушлат на крутой и просторной груди.

— Здтрово это, что мы вот опять оба два…

Но вдруг Карасик пошатнулся. Его словно ветром снесло вбок, и он схватился за выступ дома. На позеленевшем лице резко выступили дымчатые круги под глазами.

— Что? — Антон испуганно и заботливо нагнулся к нему. — Ты что, Женя?

— Ничего, пройдет… — бормотал Карасик.

Но Антон перевидел на своем веку достаточно голодающих и знал, как они выглядят.

— Что же ты. Женя, мне не скажешь? — проговорил он с укоризной. — А я, дурной, развозился здесь. Э!.. — И, окончательно расстроившись, он с силой ударил себя кулаком в голову:

— Аида к нам! У меня паек… И я тебя к столовке прикреплю.

Поев в столовке маисовой каши и выпив какао со сгущенным молоком, Карасик пресытился.

— Э, плохой с тебя едок, — сказал Антон. — Я тебе на два своих талона набрал. Придется мне передним числом напитаться.

Он аккуратно доел все, что было на тарелках. Собрал со стола хлебные крошки в ладонь и тоже отправил их в рот. За едой разговорились. Выяснилось, что Антон работает сейчас по судоремонту. Революция требовала, чтобы пароходы не только забирались, но я починялись.

Поев, Карасик воспрянул и заторопился.

— Куда? — огорчился Антон. — А я хотел с тобой в цирк сегодня: на борьбу, там чемпионат.

— Нет, мне надо, — уклончиво бормотал Карасик.

— С кем это? — понимающе подмигнул Антон. — Молодец Карась! Познакомь когда-нибудь. Иди, иди…

— Да нет, честное слово!

— Да ладно, ладно уж… чувствую.

Пришлось Карасику сознаться, что он ищет славы не только в живописи, но пробует себя также по части изящной словесности. Он писал стихи. Сегодня его ждали в литературном подвальчике «Фиоловая вобла». Там проводились диспуты, литературные суды, поэтические рауты.

— Ладно, — решил Кандидов, — и я с тобой.

Карасик испугался. Куда такого кита в тесный садок для воблы?

— Нельзя, — сказал он.

— Что за петрушка? Что это значит — нельзя?.. Нет такого места теперь, куда нельзя. А если есть, так надо быстренько в Чека заявить: раз, два — и будь здоров!

«Фиоловая вобла» помещалась в нетопленном подвальчике на бывшей Немецкой, ныне улице Республики. Некогда здесь была шашлычная. Теперь стены были испещрены угловатой кабалистикой, оранжевыми угольниками, зелеными кубами, серебряными спиралями и параллелограммами, рыжими кругами, пересеченными пучком прямых линий.

Антон долго смотрел на картину, висевшую у входа, Картина должна была изображать скрипача. Из невообразимой и пестрой неразберихи торчал настоящий смычок, деревянный, с белым конским волосом. А в левом углу, у самой рамы, была вделана в холст электрическая лампочка. Очевидно, по случаю сбора лампа горела.

Скоро пришли два недоедающих, худых актера из ТЭПа — Театра эксцентрических представлений. За ними, держась около стен, пачкаясь клеевой краской, вошли пятеро застенчивых, но старавшихся казаться бывалыми, молодых людей из частного кружка «Эго — я, влетающий, или прыжок в бесконечность». Потом набились какие-то дамы в пенсне и капорах. Пришел и сел в стороне нечесаный старик профессорского вида в золотых очках. Явилась мужеподобная, коренастая, коротко стриженная девица в папахе и громыхающих сапогах, одетая, как ей, видно, казалось, «под комиссара».