Княжий сыск. Ордынский узел - Евгений Кузнецов

Голован князя узнал сразу. Мы крались за ним полгорода, и когда он уверенной рукой толкнул калитку одного из домов бронной слободы, окликнули его.

— Здравствуй, добрый человек. Не пустишь ли на постой двоих работничков?

На меня Голован взглянул только мельком, затем на его челе поочередно отразились удивление, растерянность и лёгкий испуг. Входить в Голованово душевное состояние нам было недосуг и, оттеснив его животом, я протиснулся во двор.

— Здравствуйте и вы, люди добрые, — запоздало откликнулся ошеломлённый хозяин.

— Здорово, Голован. Зашёл поблагодарить за давнюю доброту твою, — сказал Корней, стягивая с головы запыленный колпак с обвислыми краями. — В дом пустишь?

— Проходите, проходите, чего не пустить? Полкан, фу, свои…

— Ну, свои не свои, а поговорить бы хотелось, — засмеялся Корней, — ты не гляди на одежду, я, понимаешь, кафтан-то постирал.

— А я гляжу: князь не князь? А точно — князь! Чудно… — Голован неуверенно хихикнул. Надо полагать, он терялся в догадках: зачем мы к нему пожаловали? Кто бы стал чувствовать себя уютно при встрече с бывшим колодником, которого сам и сторожил в узилище. К тому же колодник этот — князь, непростой человек, а кому же неизвестно как обидчивы и мстительны князья?

— Ты бы потише с титлами, домашние услышат…

— Так нет никого в доме — сени заперты. Баба, чай, у соседки, а ребятишки на улице играют.

— Ну, всё равно, про то кто я — никому ни гугу. Каменщики мы знакомые.

— Что ж, за встречу? — Голован выставил на стол три глиняные кружки. — Так чего ищем?

— Правду ищем. Ходят слухи, не всех полонян московских князь Михаил отпустил. Кой-кого оставил в темнице. Брата моего меньшего так и не нашли на поле среди убитых, — князь врёт не запинаясь, но его наука стоила мне много пота. — Зовут его Мстислав, из князей Боровских. Ты ведь в страже служишь, может, знаешь чего?

— Мстислав? Не-е-а, не было такого. Да и ваших больше никого у нас не осталось. Тут наш князь молодец, раз обещался отпустить, всех и отпустил.

— Жаль, эх, где ж теперь и искать буду? Ладно, Голован, за встречу, да за твоё здоровье!

Кружки стукнули край о край. Медовуха у Голована оказалась отменная. Сама собой наладилась и беседа. Но только когда блеск в глазах моих собутыльников указал на полное слияние душ, я осторожно заговорил о главном.

— Слышь, Пётр Игнатьевич (так звали Голована), а чего новенького про княгиню Агафью говорят?

— А ничего я не слыхал.

— Ты ж сам говорил князю Корнею, мол, похоже, отравили её.

— Тёмное дело. Может, отравили, а, может, и сама Богу душу отдала, упокой Господи! — перекрестился Голован в красный угол. — А-а-а, вот и хозяюшка моя пришла.

В горницу вошла молодая женщина и, увидев чужих, смутилась. Сумерки не давали рассмотреть её лица, но была она рослой и крупной. Щупленький Голован рядом с ней мог казаться не более чем ручкой к кувшину. Она молча поклонилась нам, мы, привстав, тоже. Во взоре моего князя отразилось немое восхищение. Понять его было можно, но дело — прежде всего.

— Простите, хозяйка, зашли вот повидаться со старым знакомым, — сказал я, наступая Корнею на ногу.

— Ты пройди, пройди, Марьюшка, присядь с нами, — засуетился Голован. Не знаю как на людях, а дома он, похоже, в коренниках не ходил. Могучая Марьюшка скромно подсела к столу, прикрывая рот концом платка-убруса. Голован плеснул настойки в невесть откуда взявшуюся четвёртую кружку. Когда успел? И она, поздравствовав нас, выпила.

— А у нас тут, рыбка, разговор как раз о княгине московской зашел, которую похоронили…

Женщина пытливо взглянула на нас и спросила:

— На что она, царство небесное, понадобилась вам?

— Так князь московский послал нас узнать, — вдруг с маху брякнул Корней. — Э-э-э…

Ох, блин горелый, он глупел прямо на глазах. Пора было вмешиваться.

— Мы, хозяюшка, из артели. Построить там чего, или, скажем, памятничек над могилкой вытесать. Сейчас пока заказов не набрали. Вот и подумалось, узнать, где она схоронена, да и, может, подрядиться. На князя-то поработать всякому бы хотелось, — понятно, моя ложь выглядела не очень убедительно, но Голованова супруженица, чистая душа, не усомнилась.

— Да схоронили её на княжеской половине, в кремле. Сам архиерей и отпевал. Честь по чести. А крест ей тогда же и поставили. По велению князя Михаила! Красивый, с узорочьем. Вы сходите на кладбище, сходите!

Голован с увлечением разливал из кувшина, стараясь угадать всем поровну.

— И много народу ныне язва покосила?

— Какая язва?

— Так ведь княгиня от язвы моровой померла, у нас на Москве сказывали.

— Может и от язвы, — женщина округлила глаза и понизила голос. — А только как мучалась она, бедняжка. Ой, кричала как!

— Ай-ай-ай, — притворно заахал я, поощряя рассказчицу.

— Как княгине кончаться, нас, всю прислугу из терема выгнали. Стражу сразу всю сменили. А при ней одна служанка осталась, тоже больная сильно. Но она всё же поправилась, а княгинюшка кончалась к полудню. Монголка эта, служанка, Салгар её зовут, сказывают, и по сей день в том тереме живет за крепким караулом. Прямо и не знаю, чего бы им и не отпустить её?

Засиделись мы у гостеприимного Голована чуть не до первых петухов. Говорилось о погоде, о видах на предстоящий урожай, ценах на рынке. Мне не хотелось оставлять в хозяевах впечатления, будто судьба умершей княгини — единственное, что нас интересует. Давно угомонились хозяйские детишки, ушла на свою половину хозяйка, когда, наконец, Голован в опорках на босу ногу вышел провожать нас к воротам.

— Ты это… Голован, ежели кто будет спрашивать, отвечай, мол, заезжие каменщики знакомые заходили.

— Знамо дело, наше дело — сторона!

Тут его резко повело, и он ухватился за столб ворот. С другого бока его поддержал Корней.

— И хозяюшке своей накажи, пусть поостережется о нас судачить. Не ровён час, шепотки пойдут, что Головановы хлеб — соль с московскими водят! Вам же боком выйдет.

— Ништо! У меня замолчит! Я эть чуть что — косу на руку и учить… я эть… у меня… А московских не люблю! Вот вас с полным уважением — потому как князь ко мне с уважением. И я — с уважением!

— Ну, прощай…

Мы двинулись по улице. Голован махнул нам вслед, не отрывая второй руки от спасительного столба. Из его горла неожиданно вырвались такие мощные переливы, каких никак нельзя было ожидать от столь тщедушного тела:

— Не шуми ты, мати, зелёная дубравушка!

Мы перешли на рысь.

Пленная татарка, прислуга умершей княгини, была теперь единственной, как мне представлялось, ниточкой ведущей нас к разгадке. Если сдобная Головановская подруга жизни не привирала, Салгар до последнего времени держали в покоях правой стороны великокняжеского дворца. Они соединялись с центральным теремом, где проживал сам тверской князь с семьёй, длинным крытым переходом. Вообще, все богатые дворцы представляют собой скопище всевозможных хоромин. Некоторые были построены ранее, другие пристраивались позже, все случайно, без всякого рассуждения о благолепии, зачастую — единственно сообразуясь с хозяйственными надобностями. Вот в Литве мне приходилось видеть, как устраивают замки тамошние знатные люди. Обычно постройкой руководили литвины, обучавшиеся этому у немцев-рыцарей. Там всё по плану, всё «по шнурке». А наши нагромоздят, навертят одну хоромину на другую, и странно — выйдет удивительно хорошо.