Голодный ген - Эллен Руппел Шелл

И все-таки многие продолжали думать, что в накоплении организмом веса есть нечто мистическое, не поддающееся рациональному осмыслению. Не были исключением и некоторые ученые начала XX века. Калории, говорили они, несомненно, имеют значение, но значение это не настолько велико, чтобы целиком отвечать за худобу или тучность. Следуя за Читтенденом, такие исследователи утверждали: все люди устроены по-разному: их отношение к еде не исключение. Одни с рождения наделены низким уровнем метаболизма, их судьба — либо тучность, либо строгая диета. Другие могут есть сколько и что угодно, безнаказанно сжигая полученные калории в неистовом внутреннем пламени. Такой подход оставлял скрупулезные расчеты Этуотера в области сугубо научного обсуждения, выводя их за рамки ежедневного обихода и практического использования. Это привело к тому, что постепенно и научное сообщество в целом, и медицинские круги потеряли прежний интерес к тучности как к проблеме здоровья. В европейских и американских специальных журналах изредка появлялись отдельные статьи об ожирении, но, как отметил в книге «История тучности: тела и красота на современном Западе», посвященной диетологическим традициям, историк науки и культуролог Питер Стернс, они уже не делали погоды. Ожирение перестало восприниматься как болезнь. Медицина чуть ли не призывала есть и насыщаться; возможность недоедания воспринималась болезненнее, чем привычка к неумеренному поглощению пищи. Избыточной массой тела интересовались столь мало, что во врачебных кабинетах крайне редко можно было встретить весы.

Дальше — больше. В искусстве стал господствовать образ человека упитанного. Дамы отказались от корсетов, турнюров и других ухищрений Belle Epoque (Прекрасной Эпохи), скрадывающих пышность форм. В моду вошла одежда свободного покроя, не маскирующая дородности. Но очень скоро настало время, получившее название «века стройности». Что тому было причиной?

Правду говоря, тучность (оставим в стороне рубенсовское жизнеутверждающее изобилие плоти) почти никогда не была эстетическим каноном, если не вспоминать Венер каменного века. Зауженные одеяния Средневековья, стянутые талии эпохи романтизма вполне перекликались с вновь возникшей модой на худощавость. Может быть, этим веяниям поспособствовали также распространение спорта и феминизация, но вряд ли они имели решающее значение. Скорее дело в том, что с ростом промышленного производства стали расти и объемы тел; широкие массы населения почувствовали давление ременных пряжек на свои животы.

В индустриальную эпоху механизмы и поточное производство облегчили жизнь, труд стал требовать меньших физических усилий. Производство пищевых продуктов и их распространение сделались гораздо дешевле — следовательно, подешевело и питание. Неожиданно для себя даже люди скромного достатка обрели место у обильного американского стола. Законопослушные протестанты всегда верили, что в награду за добродетель должно прийти процветание. Теперь же, когда все большее число людей могло полностью и даже с избытком удовлетворять свои (хотя бы пищевые) потребности, полнота перестала быть символом благоденствия, дарованного свыше. В отличие от пристрастия к алкоголю, азартным играм или блуду, вопиющую тучность никак нельзя сохранить в тайне; ожирение бросается в глаза окружающим, свидетельствуя о неумеренных плотских аппетитах. Чем толще делалось население, тем непростительней считалась тучность и тем активней становились пылкие кампании, призывающие на борьбу с нею.

Как раз в это время масла в огонь добавила страховая индустрия, которая приняла за аксиому связь избыточного веса с риском для жизни — и соответственно увеличила страховые ставки. Врач одной из таких компаний Брандет Симондс констатировал в 1909 г., что масса тела «теперь обрела коммерческую значимость». На одной из медицинских конференций он объявил идеи о безопасности полноты заблуждением, а клиентов, называющих свой подкожный жир «сплошными мускулами», — обманщиками, пусть и не всегда злонамеренными. На том же научном собрании его коллега доктор Оскар X. Роджерс из нью-йоркского «Страхования жизни» ознакомил аудиторию со следующими подсчетами: среди людей, чей вес на 30 % и более превышает норму, смертность выше на 34,5 %. Симондс не согласился: и 10 % излишка укорачивают жизнь. Это были шокирующие новости: выходит, даже имея все возможности роскошествовать, отныне придется ограничивать свои аппетиты! В те дни об этом говорили без конца. Дошло до того, что Уильям Хауард Тафт[12] счел необходимым перед началом президентской гонки сбросить 27 кг (до этого он весил 136 кг; впрочем, в первый же год своего президентства Тафт с избытком вернул их обратно).

Короче говоря, роль капитализма в обращении общества к худощавости велика. X. Шварц пишет про «обоюдоострые последствия экономического изобилия: тучность мужчины стала знаком хищнического потребления, полнота женщины — признаком неспособности сделать правильный выбор среди огромного потока товаров». В индустриальную эпоху ожирение сделалось явлением неприемлемым. Толстяки в массовом сознании олицетворяли, с одной стороны, жадность и невоздержанность, а с другой — и это не менее важно — апатичность и незаинтересованность в преуспеянии, что казалось прямой насмешкой над чаяниями и устремлениями большинства американцев.

В этой атмосфере производители «антижировой» панацеи процветали, обещая, что их товар не только поможет уменьшить вес, но и укрепит бодрость духа. «Нью-Йорк таймс» в 1907 г. писала, что реклама разнообразных снадобий и бесчисленных программ, направленных на снижение веса, «заполонила все газеты и журналы; она повсюду: на глухих стенах заброшенных зданий по всей стране, на щитах по обочинам дорог и вдоль железнодорожных путей. Способы похудания буквально навязываются обществу». Консьюмеризм (стимулирование потребительского спроса) не ведал границ, цена не имела значения, ибо избавление от тучности приравнивалось чуть ли не к изгнанию дьявола. Представители среднего класса освобождали в ванных комнатах уголки для домашних весов. Кристина Т. Херрик, автор опубликованной в 1917 г. книги «Теряем фунты, находим здоровье», назвала этот нехитрый прибор «материализованной совестью», взвешивающей не только тело, но и дух: ниже вес — выше достоинство. Таблицы весовых координат составлялись и пересоставлялись, стандарты устанавливались и переустанавливались, широкие кампании против полноты разворачивались и сворачивались одна за другой, а экономически процветающая Америка толстела. По мере того как столетие продвигалось вперед, подсчет калорий стал национальной — а вскоре и интернациональной — навязчивой идеей.

Для лечения патологической тучности врачи прописывали вытяжку из щитовидной железы животных — если не первый, то самый «живучий» препарат против ожирения: он был получен еще в середине 1890-х гг. и активно применялся последующие 75 лет; его назначали в небольших дозах. Вытяжка ускоряла метаболизм, но одновременно вызывала угрожающие нарушения сердечного ритма. Ритм восстанавливали приемом в малых количествах мышьяка, наперстянки или стрихнина. Такое балансирование между двумя опасностями — дело, конечно, рискованное, но это никого не волновало: похудание представлялось первейшим долгом перед собой и обществом, а там будь что будет, остальное в руках Божьих.