Музыка тишины - Андреа Бочелли

Антонио по-отечески отнесся к младшему товарищу, а тот вдруг расстроился, ведь его бравада не принесла ничего, кроме разочарования: никакой особой силы он не ощутил, да еще и, возможно, нанес вред своему здоровью. Он покинул Антонио и отправился в постель, где вскоре обнаружил, что лежит в луже пота, а беспрестанное сильное сердцебиение не дает ему уснуть. Проснувшись следующим утром, Амос чувствовал себя отлично; он быстро собрался и решил вообще не думать о том, что произошло накануне вечером.

Амос придавал большое значение собственной внешности, физическая сила была для него культом, и он очень любил активный образ жизни. Поэтому в колледже он ощущал себя словно запертым в клетке. Может быть, как раз поэтому он с восторгом воспринял новость о приближающейся олимпиаде среди учащихся заведения. Соревноваться предстояло в легкой атлетике, гимнастике, футболе и прочих дисциплинах. Все кругом были счастливы и с нетерпением ждали наступления этого момента.

Начало игр совпало с великолепным майским днем, подарившим Паданской равнине почти тосканское солнце. Этим воскресным утром все мальчишки вместе с ассистентами собрались в «большом дворе» на церемонию открытия олимпиады, которая началась с выступления директора, синьора Маркуччо. В своей речи он сказал, что доволен новой инициативой, поскольку спорт является необычайно важной частью жизни; затем он попросил всех бороться честно, как настоящие спортсмены, и наконец попрощался, пожелав детям приятного времяпрепровождения. И олимпиада началась.

Амос принял участие практически во всех соревнованиях и даже получил несколько медалей, но ему не удались прыжки в высоту, и он сошел с дистанции во время марафона, который проходил по периметру двора.

В следующее воскресенье состоялся футбольный матч. Амос должен был выполнять роль центрального защитника, но вместо этого встал на ворота, потому что именно в этот день заболел вратарь.

Счет был равным, один-один, когда Амосу пришлось выдержать невероятную атаку центрального нападающего команды противника. Последний изо всех сил ударил ногой по мячу, и тот попал Амосу прямо в правый глаз – единственный, различавший свет и цветовую гамму.

Поднявшись с земли, невезучий вратарь обнаружил, что зрение затуманилось, и почувствовал все усиливающуюся боль, которая заставила его покинуть поле и отправиться прямиком в медпункт, где ему немедленно закапали в глаз. Спустя несколько часов боль и покраснение в глазу стали по-настоящему беспокоить юную медсестру, и она, предварительно посоветовавшись с дежурными ассистентами, решилась позвонить мальчику домой.

На следующий день синьора Эди приехала первым же поездом и спешно повела сына в больницу Реджо, к доктору Бруно. Этого врача ей порекомендовал профессор Галленга, с которым ей удалось связаться перед отъездом.

После непродолжительного осмотра Амоса попросили лечь на кушетку. Врач объяснил его матери, что необходимо срочно остановить кровотечение, вызванное ударом мяча; затем он подошел к мальчику, ласково утешил его, погладив по голове, и позвал медсестру, которая, встав с противоположной стороны кушетки, помогла доктору поставить между виском и глазом маленького пациента крошечных пиявок. Отсасывая кровь в этих точках, пиявки должны были нормализовать внутриглазное давление.

Вскоре пиявки раздулись до невероятных размеров, и их пришлось заменить на новых. Амос не чувствовал никакой боли – только легкий зуд, в то время как его мать едва сдерживала отвращение при этом зрелище. Покидая палату, доктор сказал, что все-таки надеется спасти остатки зрения ребенка, однако не скрывал ни своих опасений, ни беспокойства.

В школу Амос вернулся с повязкой на глазу, которая мешала ему видеть что-либо. Новое положение вещей заставило его задуматься: ведь он мог окончательно потерять зрение, и ему следовало привыкнуть к этой мысли. В этом случае по школьной градации он переходил из категории видящих в категорию слепых. Это вызывало в нем определенную тревогу – ощущение, с которым раньше он не был знаком. Он попробовал поговорить об этом кое с кем из товарищей и понял, что беседы прибавили ему смелости. С тех пор он стал пытаться привыкнуть к такой перспективе, как свыкаются с присутствием неприятного человека в своем окружении.

Когда сняли повязку, бедный ребенок обнаружил, что зрение практически исчезло. Он едва мог различить свет настольной лампы и испытывал огромную растерянность. Его не покидала надежда, что со временем ситуация улучшится, но все было напрасно.

Тем временем учебный год подошел к концу, и дети разъехались на каникулы. Амос, несмотря ни на что, был счастлив и не знал, что его ожидает впереди. Однажды утром он поднял глаза к небу, глядя на солнце, которое напекало ему голову, и обнаружил, что ничего не видит. Его охватили страх и отчаяние; глаза наполнились слезами, и, зарыдав, он стал звать маму. Бедная женщина тут же подбежала к нему – она уже давно ждала этого ужасного момента. Она крепко обняла сына в попытке облегчить его страдания в этот чудовищный миг, но не выдержала и расплакалась сама. Амос никогда раньше не видел слез матери, и это глубоко тронуло его; ему так хотелось сделать для нее что-нибудь, утешить ее, но он чувствовал себя бессильным и потерянным. В любящих руках отчаявшейся матери он ощущал лишь глубокое одиночество и смятение.

Ему едва исполнилось двенадцать лет, и позади осталась начальная школа. Летние каникулы только начались. Что же он будет делать на море? Как ему теперь вести себя и играть с друзьями? Как они будут относиться к нему в его новом положении?

В доме воцарилась атмосфера тяжелой депрессии. Семья в полном составе собралась за обеденным столом, но все старались говорить на посторонние темы. То и дело повисало неловкое молчание, и было слышно, как в тишине жужжат мухи, которые спасались от уличного зноя в помещении, где было достаточно свежо, благодаря массивным каменным стенам.

После еды Амос пошел немножко полежать, и мама, не желая оставлять его одного, пошла вместе с ним. Растянувшись рядом на постели братишки, синьора Эди хотела задать сыну вопрос, но не хватало смелости сформулировать его: ей во что бы то ни стало хотелось выяснить, что сейчас видят его глаза – пришла ли на смену свету полная тьма, пугающая и отвратительная, тьма, с которой они так долго сражались? Мысль, что все многочисленные жертвы и надежды, все поездки в Турин были бесполезны и теперь ее сын приговорен к жизни в темноте, сводила ее с ума. Она уткнулась лицом в подушку и разрыдалась.

– Мама, почему ты плачешь? – вскрикнул Амос, которого охватило невыносимое беспокойство.

Мать, которую душили слезы, ответила не сразу. Собравшись с духом, она быстро спросила его:

– У тебя теперь темно перед глазами?

– Нет, мама, – робко ответил мальчик.

– А что же ты видишь?

– Все и ничего, – ответил он. Потом помолчал и добавил: – Я вижу то, что хочу видеть. Вижу мою комнату: шкаф, кровати, – но вижу их потому, что просто знаю, что они есть.

Мать не совсем поняла смысл этих слов. Потом ей пришла в голову ее первая встреча с директором колледжа, синьором Маркуччо, который сам потерял зрение в результате несчастного случая, и она вспомнила, как он говорил, что темнота – это визуальное ощущение и прерогатива тех, кому даровано зрение.