Психические расстройства и головы, которые в них обитают - Ксения Иваненко

Казалось бы, абсурдно давать такого рода советы в психушке, но многие больные находились в таком состоянии, что могли неделями не переодеваться и не притрагиваться к расчёске. В таких случаях советы Ирины Маратовны выводили пациентов из состояния замкнутого овоща и заставляли вновь обратить внимание на бытовые повседневные вещи. Большинство из нас старалось держать себя в чистоте, причёсываться, не забывать про смену одежды. Мы не воспринимали больницу как какое-то внешнее, уличное место, нам удобнее было ходить в пижамных штанах и мягких тапочках. Но были и те, кто брал с собой платья и наводил марафет каждое утро. Тональный крем, тушь, стрелки неровной рукой. В такие моменты девушки будто оказывались дома, на них было приятно смотреть, как на «нормальных» людей. Вот только трясущиеся руки их подводили.

Ещё давным-давно я читала историю про англичанина, который чудом смог спастись при кораблекрушении. Его выкинуло на необитаемый остров, где он одиноко провёл несколько лет. Но однажды его костёр увидели военные и причалили к острову. Каково же было их удивление, когда к ним навстречу, весь в тряпье, вышел гладковыбритый мужчина! Оказалось, что к острову прибило несколько чемоданов, где в числе прочего была и бритва. Каждый свой день англичанин начинал с привычного бритья. Он сказал, что выполнение этого ритуала стало единственным, что позволило ему не сойти с ума.

Ирина Маратовна старалась сделать так, чтобы и мы не забывали о том, что жизнь не закончилась, «спасение» рядом и стоит всегда быть начеку и хорошо выглядеть. Это заявление применимо к молоденьким девушкам. С более старшим поколением всё обстояло несколько сложнее. В моём отделении лежат исключительно девушки от 15 до 55 лет. Мужское, детское и пожилое отделения располагаются на других этаж. Но одну пожилую даму держали у нас на этаже из-за остроты её состояния. В других отделениях попросту нет такого строгого режима и «первой» палаты. Но выделялась она не своими седыми волосами, а гримасой ужаса и боли, что не сходила с её лица даже во сне. Скорее всего, у неё что-то не так с мышцами лица, я не знаю, но выглядело это пугающе. Пообщавшись с ней немного, я поняла, что она страдает хлеще всех нас, суицидников. Абсолютно всё ей кажется враждебным. Однажды она указывала трясущейся старческой рукой в сторону очереди за едой, но не смогла вымолвить ни слова – молчаливое рыдание захлестнуло её. Конечно же, мы все расступились, пропуская её без очереди. Женщина сделала пару неуверенных шагов и застыла. Кажется, у неё просто закончились силы. Она стояла и тряслась от слёз и ужаса. Одна из нас позвала медсестру:

– Прошу прощения, тут женщине плохо!

Рослая медсестра с суровым лицом и уставшим взглядом даже бровью не повела, лишь кинула в нашу сторону:

– Ой, девочки, успокойтесь уже, а.

И вышла из столовой.

Пришлось нам своими силами успокаивать эту женщину, сажать за стол и уговаривать поесть.

Такие эпизоды были одними из самых пугающих для меня в больнице. Равнодушие некоторого персонала поражало. Скорее всего, таких рабочих поражал синдром профессионального выгорания. Но когда ты наблюдаешь всё это изнутри, причины равнодушия становятся не важны. Сил продолжать борьбу за своё выздоровление становится всё меньше каждый раз, когда ты лицом к лицу сталкиваешься с бедой, а люди, которые должны помогать, просто выходят из помещения.

Ирина Маратовна не такая. Ей до всего было дело. Она даже следила за тем, что мы читаем. У бедной Марины Стивена Кинга практически насильственно отбирали. С боем удалось доказать, что не все его книги – ужасы. Настоящие ужастики иногда можно было услышать в коридоре из разговоров санитарок и медсестёр. Был период, когда они несколько дней обсуждали сюжет телепередачи, в котором рассказывалось, как подростки мучили животных. Во время тихого часа персонал садился на диван возле острой палаты и в красках описывал все издевательства с отрубанием лапок и хвостиков. Больные, запертые в своих палатах, ёжились под одеялом, не имея возможности отгородиться от этих подробностей.

Много всего абсурдного исходило от персонала. В коридоре всем желающим читали проповедь о том, как сохранить дома мебель в хорошем состоянии. Говорилось, что необходимо гладить стол, стул и приговаривать слова любви, тогда они тебе прослужат верой и правдой много-много лет. Толпа психов тогда обступила стол медсестры и завороженно на него смотрела, пока Ирина Маратовна рассказывала, как стол стоит на этом месте ещё с советских времён. К вещам в принципе был огромный пиетет. Стоило пациентке случайно испачкать одеяло фломастером, как это сразу же замечалось персоналом. В таких случаях санитарка могла заставить девочку помолиться за одеяло, чтобы то её простило и продолжало греть.

В большинстве своём санитарки очень прямые и религиозные люди. Они могут ставить клизму пациенту, а между собой обсуждать замысел божий. Они настолько часто говорят о хождении в церковь и кому они там ставят свечи, что уже и не разберешь о чём речь: о свечах против запора, о свечке за упокой или вовсе о церковных свечах в попы психически неуравновешенных больных.

Я проходила мимо процедурного кабинета, когда услышала испуганный возглас медсестры:

– Мы же все так СПИДом заболеем! Нужно найти больше туалетной бумаги!

Медсестра поймала мой удивлённый взгляд и попросила одолжить ей рулон туалетной бумаги. Не знаю уж, как они собрались бороться с помощью него против СПИДа, но бумагой я поделилась. Медсестра поблагодарила и пожелала, чтобы Господь меня хранил.

У медсестёр вообще был свой отдельный мирок. На моей памяти в отделении четырежды срабатывала пожарная сигнализация. Неприятный писк оглушал больных и персонал около 10 минут. Медсестры бегали по коридору, проверяли палаты, врывались в курилку с криками:

– Народ! Хорош курить! Мы уже горим!

До выяснения обстоятельств нам запрещали дымить в туалете и грозились отобрать зажигалки. Оказалось же, что это молоденькие медсёстры закрылись в процедурном кабинете и курили, чуть не устроив пожар.

В больнице мы часто смотрели тематические фильмы о психушках, окунаясь в знакомые реалии. Фильмы были американскими, но мы находили много корреляций с российскими больницами. Но главное отличие, как по мне, заключается в разговорах.

В отличие от фильмов, медсестра никогда не назовёт тебя «дорогуша». Скорее, тебя просто безлично одернут поставленным голосом: «Куда это мы пошли?!»

В фильме тебя берут за локоток и проводят экскурсию по больнице, в реальности у тебя пытаются вскрыть прокладки, дабы убедиться, что там не спрятано лезвие. Об экскурсии не может быть и речи. Тебя с облапанными вещами заводят в острую палату и запирают за тобой дверь на ключ.

Практически полностью отсутствует человеческое общение между пациентом и медсестрой/санитаркой (именно с ними, с врачами дело обстоит совершенно иначе). Максимальная близость к медсестре – это когда тебе дают таблетки до того, как ты назовёшь свою фамилию: бонус тем, кто давно лежит. Тебя запомнили, ты освоился и перестаёшь съёженно ползти вдоль стенки, тихо бормоча свою фамилию.