Княгиня - Петер Пранге

— Потому… — скульптор помедлил, потупил взор, — потому что он не в силах вынести выпавшую на его долю судьбу. Судьба его — муки. Отчего же тут смеяться да улыбаться? Тут впору завопить.

— Херувим, страдающий от выпавшей на его долю судьбы? Странная идея! Я считала херувимов любимцами Бога, которые всегда рядом с ним. Он не может быть несчастным!

— Вы и правда в это верите? — спросил скульптор. Теперь он уже не избегал взгляда Клариссы. — Вы действительно верите, что близость Бога делает его счастливым, а не превращает существование в муку? Да, он совершеннее других небесных созданий, но в сравнении с Богом он существо несовершенное. Каково ему в таком случае переносить Божье совершенство? И свое вечное несовершенство? Разве не это самое ужасное из наказаний: быть созданным лишь для того, чтобы вечно ощущать свое убожество и ничтожность?

Когда молодой скульптор говорил, в голосе его чувствовалась безысходная печаль, и вдруг Кларисса поняла, что на самом деле он имел в виду отнюдь не этого херувима. Возможно, изваянный им ангел был лишь слепком его собственной души? Но если так, что же мучит его самого? От чего пытается он заслониться этим кротким и в то же время отталкивающим произведением искусства?

Кларисса улыбнулась ему, однако юноша только больше смутился и сразу опустил глаза. Клариссу это раздосадовало. Почему он не улыбается ей в ответ? Впрочем, уже в следующую секунду досада исчезла. Непонятно отчего, но на нее волной накатывалось теплое чувство к этому человеку, и девушке тут же захотелось во что бы то ни стало выудить из него эту улыбку. У Клариссы созрел план: он ведь художник, а какой художник устоит перед комплиментом?

— Вам известно, что у меня на родине вы знаменитость? — спросила она.

— Я — знаменитость? — переспросил совершенно сбитый с толку молодой человек. — Вы меня явно с кем-то путаете. Я всего лишь скромный каменотес.

Скульптор схватил инструменты и снова занялся работой.

— Ну, меня-то вам не переубедить! — Кларисса засмеялась. — Каждый образованный англичанин знает ваше имя: Микеланджело Буонаротти!

Она выкрикнула это так громко, что слова отдались эхом. Ваятель, опустив долото и молоток, огорошенно посмотрел на нее.

— Вас это удивляет, разве нет? — Кларисса была явно довольна произведенным эффектом. — Отыскать вас особого труда не составило. Я просто спросила у ваших рабочих, где смогу увидеть знаменитого Микеланджело…

Разразившийся под сводами церкви хохот заставил ее умолкнуть. Бросив изумленный взор вниз, она увидела от души смеющихся рабочих, тычущих пальцами вверх. Их подслушивали!.. И в ту же секунду Кларисса поняла, какую оплошность совершила.

— О, мне жаль, что все так вышло! Мне кажется, я здорово сглупила. — Кларисса лихорадочно подыскивала нужные слова. И не могла — что вообще можно сказать в подобной ситуации? — Ваше… ваше имя… наверняка звучит куда красивее. Вы мне его откроете?

— Кастелли, — безучастно ответил мастер. — Франческо Кастелли…

Вдруг его лицо странно исказилось, и он закашлялся, да так, что согнулся пополам, будто в приступе тошноты.

— Вам помочь? — забеспокоилась Кларисса и бросилась по доскам лесов к нему.

Скульптор поднял руки вверх, словно в попытке защититься от дурного глаза.

— Оставьте… меня… в покое… прошу вас. выдавил он в перерывах между приступами кашля. — Оставьте меня… одного!

Что же она натворила? Мастер смотрел на Клариссу, словно раненое животное, широко раскрытыми от напряжения глазами, в которых были и гордость, и стыд одновременно. Теперь Кларисса знала, как поступить. Повернувшись, она стала спускаться с лесов и поспешила покинуть церковь. Вслед ей продолжал раздаваться ужасный кашель, перемежавшийся с гоготом веселившихся работяг.

По пути домой образ этого человека не покидал ее. Как мог он считать себя каким-то каменотесом? Создать произведение, подобное этому херувиму, под силу только настоящему художнику, а может, даже архитектору. Жаль, что она больше не увидит его.

Так как же все-таки его зовут?

— Начнутся волнения! Нет-нет, римляне такого не потерпят!

— Не лезь ко мне с. новыми проблемами. Я и старыми сыт по горло.

— Но римляне любят этот храм. Он — их святыня!

— Их святыня, говоришь? Я не ослышался? Ты кто — христианин или язычник?

Вместе со своим отцом, Пьетро, Лоренцо Бернини руководил работами по сносу Пантеона. Чтобы обеспечить количество бронзы, необходимое для сооружения главного алтаря собора Святого Петра, он пришел к мысли переплавить бронзовые балки стропильной фермы притвора, когда выяснилось, что металла, который Бернини намеревался получить от переплавки лишних несущих элементов купола, не хватит. Пo непонятным причинам, вероятно, чтобы унизить своего противника, а может, просто из-за старческого слабоумия, именно Мадерна указал папе на возможность запастись бронзой, разорив языческий храм. И хотя подобная идея пришлась явно не по вкусу Урбану, человеку образованному и культурному, будучи главой католического мира, он все же признал значимость подобного акта и дал на него благословение.

— Так что ты не докучай мне сейчас, — сказал Лоренцо Бернини, обняв за плечи своего отца — низкорослого, лысоватого человека, разменявшего седьмой десяток. — Лучше скажи, что нашел решение по фундаменту!

Пьетро лишь покачал головой:

— Нет, сынок, к сожалению, не нашел.

— Но, черт возьми, почему? — взорвался Лоренцо. — Я ведь тысячу раз говорил тебе, что мне оно позарез необходимо.

— Все очень просто: такого решения нет.

— Вздор! Чепуха! Старческий бред! — Лоренцо принялся расхаживать взад и вперед. — Оно должно быть — должно, должно, должно! Представь себе, что я разрушу захоронение Петра, — да Урбан меня изничтожит! Или еще хуже. — Бернини-младший замер на месте, осененный ужасной мыслью. — Вдруг выясняется, что и захоронения никакого нет! Что его обожаемый собор Святого Петра сооружен на пустом месте! Тогда он уж точно снесет мне голову с плеч долой, да еще вдобавок и четвертует!

— Наконец-то ты начинаешь понимать, — произнес Пьетро. — Заклинаю тебя — брось все это! Все это предприятие изначально обречено на провал!

— На провал? — Лоренцо, устремив на отца взор горящих глаз, кругами ходил вокруг него. — Такого просто быть не может! Как ты себе это представляешь? Мне что же теперь, отправиться к папе и заявить ему: «Прошу прощения, сожалею, ваше святейшество, но мой папаша слишком туповат, чтобы произвести верные расчеты»? Бог мой! Да ты в своем уме? Урбан уже сочинил договор и что ни день наседает на меня, чтобы я его подписал.

— И что ты ему отвечаешь?

Лоренцо пожал плечами:

— А что я могу ответить? Разумеется, тяну время, но не разочаровываю его.

— Так возьми и разочаруй! — Пьетро схватил сына за плечи и посмотрел ему прямо в глаза. — Поверь мне, старику, я знаю жизнь. Ты должен признать, что все это — чистейшая авантюра, честно признать, прежде чем втянешь в нее весь Рим и будет слишком поздно.