Криница слов - Елена Асеева

На доли секунды сгустки-души разомкнули свое необыкновенное колотворение и впитали меня в свою окружность, и я, войдя в их сказочный круг, словно слился с ними во, что-то общее… не единое, где нет тебя как индивидуума, а лишь в общее течение… в общий ход… в общее движение…

Постоянного и необходимого…

Я это понял… понял так мгновенно, точно за миг стал мудрее самого Бога.

Бога… Всевышнего… Создателя… Творца…

Я вспомнил о нем только сейчас, когда заскользил в хороводе, вместе с ярчайшими сферами энергии, летая и паря в темном мареве Вселенной среди необъяснимых мгновенно перемещающихся и мерцающих галактик, звезд, планет, а быть может лишь мельчайших частиц, молекул, атомов… под восхитительный аккомпанемент космической музыки.

И тогда я задумался…

– А, что есть Бог? – спросил я у себя.

Тот Бог о котором мы мыслим, к которому взываем, которого просим… и на которого всякий раз сваливаем свои неудачи и горести.

Может Вселенная, Галактика, Звезды и Планеты– это и есть Бог. Живое и разумное существо, живущее по своему, только ему изведанному, Закону. Закону космической мелодии… Закону извечного хода… И Закону бесконечной жизни.

Бога… Всевышнего… Создателя… Творца я не видел… Никто не пришел за мной после смерти, и не помиловал, и не наказал… Хотя я ждал, надеялся, желал увидеть и спросить. Вместо этого я кружил в хороводе вместе с такими же как и я душами.

Я слушал мелодию космоса, вышедшую из меня и теперь отдающейся и во мне, и во всей этой безбрежности капелью постоянного движения.

Движения, а значит жизни.

Вне всяких сомнений я продолжил свою жизнь. И пусть этот сгусток энергии все, что осталось от меня, но я был уверен – эта сфера и являлась самым ценным во мне как в когда-то жившем индивидууме-человеке на планете Земля. Я был счастлив, что мог думать, видеть, слышать, ощущать и наслаждаться неповторимым полетом. Постепенно я забыл свою суетную жизнь на Земле. Забыл тревоги и радости присущие тому миру, а взамен получил возможность совершить путешествие по неведомым далям Вселенной, которая оказалась действительно бесконечной и неповторимо красивой.

Я наблюдал, как медленно приближались друг к другу сферы-души в моем хороводе, малый промежуток который был положен меж нами, постепенно, но неуклонно исчезал…

И однажды я соприкоснулся со своими соседями. Я дотронулся своим сгустком до их поверхности и враз почувствовал необыкновенную радость, точно встретился с давно почившими моими близкими. Не просто матерью, отцом, но и дедами, бабками… с предками связь с каковыми поддерживается в нас от начала начал до последнего разумного мгновения.

И немедля я ощутил покой, который не посещает вечно тревожащихся по мелочам людей на суетной земле. Ощущение схожее лишь с руками обнимающей и укрывающей от невзгод матери, и то лишь испытываемое в младенчестве– безвинном и чистом.

От того прикосновения к своим предкам я затрепетал… слегка… малозаметно… Но этот трепет передался душам, задетым мной… и я увидел, как и они едва зримо дрогнули, вернее, дрогнули их тонкие стрелы, скользящие по поверхности. Колебание, немедленно, передалось и другим сгусткам энергии. И тогда заколыхался уже весь хоровод, теперь уже объединяющийся в одно единое целое… в один организм… Еще немного я ощущал себя– индивидуумом, и следил, как быстро принялся уменьшаться круг, точно одновременно все мы растворялись друг в друге стремясь слиться в цельную, неделимую и мощную сферу…

Сферу… шар… планету… звезду…

Ещё морг, как сказал бы индивидуум, индивид, особь, человек, и лучисто вспыхнула маленькой точкой во Вселенной, появившаяся и замерцавшая далёкая сфера, рожденная ушедшими в иной мир душами твоих или моих предков.

Жизнь не закончилась!

Она продолжила свое движение, свою космическую мелодию только в новых формах, новых мирах и новом качестве.

КОНЕЦ

г. Краснодар, август 2012 г.

Той, которая всегда поймёт, простит и

поддержит – моей маме.

В небольшой кухоньке, освещаемой одним окошком, прикрытым голубой тюлевой занавеской, за деревянным, словно вышедшим из прошлых веков, поведавшим и познавшим людей, круглым столом сидели мать и дочь. Она– мать, женщина казалась уже не молодой, изведавшей тяготы жизненного пути и вдосталь хлебнувшей от него, отчего человек вроде как, не постарев, приобретает мудрость черт и достойность поведения. Её светло-русые, негустые волосы, заплетённые в небрежную, распушившуюся косу, придавали округлому лицу приятность русской красавицы. Нерадиво подведённые слегка зримым бантиком, бледно-алые, померклые губы говорили о ней как о женственной натуре, а маленький, пухлый нос характеризовал её добродушным, миролюбивым и мягким человеком. Крупные карие, начавшие бледнеть от пролитых слёз и возраста, глаза смотрели на этот мир с нежностью и снисходительностью присущей человеку зрелому, да также как и старый стол, поведавшему, познавшему человеческую сущность. Женщина не была худой, не можно было про неё сказать– толстая, грузная… про таких жён мужья любовно молвят – в теле, понимая под этим словом приятную для глаза полноту фигуры. Простота незатейливого цветастого фланелевого халатика с длинными рукавами и блеклостью красок по полотну ткани, натруженность рук молчаливо указывали на неё как на человека обладающего большим желанием работать и малой возможностью разбогатеть. И вся эта обыденность, точно линялость потухающих красок и в самой женщине, и в её одежде, и во всей этой комнатке со старыми, облупленными доморощенными кухонными шкафами пузато выпирающими дверцами, местами ржавой, но чистенькой, эмалированной раковине наглядно демонстрировали полное отсутствие достатка в этом доме, и какую-то жалостную ущербность жилья.

Дочь же в противовес матери не была полной, она также не являла в одежде, в стиле держаться достойности поведения и ущербности материального. Волосы у неё были короткими и тёмными, ухоженные да окрашенные умелой рукой парикмахера, однако при этом потерявшие истинность дарованного от природы цвета, а потому, быть может, и сущность самого человека. Узкие, тонкие губы, изгибаясь, суетливо вздрагивали и трепетали. Они то растягивались в нервной улыбке, не придающей пригожести лицу девушки, а то и вовсе живописали на лице отчаянность или диковатую злость. От тех чуть зримых колебаний губ девушки, страдало, и всё её приятное лицо покачивался из стороны в сторону длинный с лёгкой горбинкой нос, уменьшались до тонюсенькой щёлочки очи, каковые миг спустя вновь расширялись и являли карие зрачки, словно готовящегося к броску хищника. Девушка вся… в целом, верно от кончиков своих ставших искусственными волос, до ноготков пальчиков на ногах, была худа, тонка, гибка. Белая футболка и голубые джинсы изящно обтягивали её изумительный по нежности и плавности линий стан, придавая ей прелесть присущую всему юному, чистому и только, что начавшему свой путь. Худоватые кисти рук с длинными тонкими пальцами во время разговора с матерью беспокойно перемещались по столу, прикрытому клеёнчатой скатёрочкой в небольшую голубоватую клеточку. Подушечки пальчиков ласково оглаживали бело-голубую с высокими бортами чашку, поводили по немного сбитой, выщербленной её грани. Девушка то обхватывала чашку, спутницу жизни этой семьи, ладонями, прижимаясь к её ещё тёплой поверхности, то порывисто отодвигала от себя, страшась от волнения раздавить тонкость фарфора, когда-то подаренного родителям на свадьбу… И тогда ж начинала постукивать дланью по полотну стола, прямо по истомленной от частого умывания клеёнчатой скатёрки, а после вдруг закрывала лицо ладошками и на мгновение затихала, стараясь справиться с переполнившими её душу страданиями, а очи солёными слезами.