Молот и наковальня - Гарри Тертлдав

Младший Маниакис беспомощно переглянулся с Регорием. Никому из них не хотелось сейчас встречаться глазами со старшим Маниакисом. Обоих молодых людей неприятно поразило то, что они увидали, заглянув в тайники своей души. Губернатор оказался прав — выкрикивая искренние слова протеста, младший Маниакис проявил скорее горячность, нежели дальновидность.

Старший Маниакис снова расхохотался. На сей раз он смеялся от души, громко и долго.

— Вот почему, — слегка успокоившись, сказал он, — мы с Симватием пока останемся на острове, снабдив вас советами на все случаи жизни, и предоставим вам самим выполнять всю ту грязную работу, которую придется проделать, прежде чем Генесий падет с трона империи.

— Как ты думаешь, сколько кораблей и людей мы сумеем набрать здесь, на Калаврии? — спросил младший Маниакис. Подобно своему отцу он предпочитал сменить тему разговора, когда ему случалось сдавать позиции в споре.

— Точного ответа прямо сейчас дать не могу, — ответил губернатор, — пока не просмотрю нужные записи. Если же тебя интересует мое мнение, то у нас достаточно сил, чтобы начать дело, но явно недостаточно, чтобы успешно довести его до конца. Если большинство высших чинов в армии и на флоте предпочтет видеть на троне империи не тебя, а Генесия, тогда ты конченый человек. Живой труп. Тогда мы все покойники.

— Но если они вдруг решат поддержать Генесия, империя обречена, — заметил младший Маниакис.

— Из чего никак не следует, что подобное невозможно, — отпарировал старший. — Да, если бы люди то и дело не принимали самые идиотские решения, окружающий мир был бы сейчас совсем иным. Возможно, гораздо более совершенным. Но ведь Скотос влияет на наше поведение ничуть не меньше, чем Фос! Иногда я даже спрашиваю себя: а на чем, собственно, основана наша уверенность в окончательной победе Фоса? — Губернатор выставил руки ладонями вперед, словно парируя возможные возражения родичей. — Ладно, ладно. Сожалею, что вообще об этом заговорил. Не надо уподобляться свихнувшимся на теологии догматикам-видессийцам, не то наш спор затянется до бесконечности и мы никогда не вернемся в резиденцию.

— Не берусь судить, способны ли свалять дурака генералы и капитаны Видессии, — вставил свое слово Регорий, — зато наверняка знаю двоих, кого дураками никак не назовешь. Это Сабрац, Царь Царей, и его зять, главнокомандующий макуранской армии Абивард.

— Ты прав, — хором подтвердили Маниакисы, а губернатор добавил:

— Надо возблагодарить бесконечно мудрого Ликиния за то, что мы с сыном помогли Шарбаразу вернуть трон Макурана, а Абиварду предоставили возможность проявить во всем блеске его выдающиеся способности. Обращенные ныне против нашей империи, как я должен с сожалением заметить.

— Да, уж кого-кого, а этих двоих дураками никак не назовешь, — повторил младший Маниакис слова двоюродного брата. — Отсюда следует один очевидный вывод: если мы не хотим, чтобы они завоевали наши западные земли, а может быть, и всю Видессийскую империю, придется доказать на деле, что мы не глупее их!

Лиция быстрыми шагами пересекла внутренний двор. Она уже готова была войти в одну из дверей, как вдруг резко повернула и направилась обратно. Подойдя вплотную к Маниакису, она выпалила:

— Как бы мне хотелось отправиться с тобой!

— Я тоже этого хочу, — ответил он, ласково взяв ее руки в свои. — Мне будет очень тебя недоставать. Ведь мы стали друзьями не только потому, что последние шесть лет были неразлучны, верно?

— А знаешь ли ты, что я страшно завидую своему брату? — Линия порывисто обняла Маниакиса. — И я беспокоюсь за тебя больше, чем можно выразить словами. Это ты понимаешь?

— Все будет в полном порядке, — успокаивающе проговорил он. — Наши шансы на победу очень велики, иначе мы не стали бы и пытаться.

Пока Маниакис говорил, какая-то независимая часть сознания вдруг подсказала ему, что чувства, испытываемые им к Лиции, пожалуй, не настолько братские и целомудренные, как ему хотелось бы. Да и хотелось ли? Ведь сейчас он сжимал в своих объятиях женщину, уж в этом-то сомневаться не приходилось.

Глаза Лиции вдруг слегка расширились. Может быть, его руки стиснули ее стан чуть сильнее обычного? Вроде бы нет. Может быть, Лиция сама испытывала те же чувства, что и Маниакис? Он не знал. А спросить не осмелился. Но если да, то испытала ли она эти чувства впервые? Ну да ладно, что толку гадать!

— Пусть великий Фос поможет тебе осуществить все твои желания! — сказала Лиция слабым, дрожащим голосом. — Пусть пребывает в добром здравии твоя нареченная в далеком Видессе. И пусть вам будет дано прожить вместе длинную череду счастливых лет! — Она высвободилась из объятий Маниакиса и быстро очертила указательным пальцем круг, магический знак солнца, у своей левой груди. Маниакис торжественно повторил ее жест:

— Да будет так! — Потом, старательно изобразив на лице озабоченность, добавил:

— Пора. Если я немедленно не отправлюсь в гавань, флот может отплыть без меня. — Он натянуто засмеялся, давая понять, что шутит. Его отец-губернатор приказал подвергнуть бомбардировке жидким огнем любое судно, которое предпримет попытку покинуть порт раньше других.

Лиция лишь кивнула в ответ и отвернулась. Если она плачет, подумал Маниакис, я не хочу этого видеть. Он повернулся и пошел через внутренний двор, направляясь к выходу из крепости.

С Ротрудой и Таларикием он уже попрощался раньше. Но совсем не удивился, увидев обоих ожидающими его у выхода. Маниакис испытывал к сыну глубочайшую привязанность. Он подхватил малыша на руки, поцеловал его, крепко прижал к груди, а потом снова осторожно поставил на землю, после чего заключил в объятия Ротруду и расцеловал ее — может быть, в последний раз. Таларикий крепко обхватил своих родителей за ноги. Если предстояли новые объятия, малыш желал в них участвовать.

— Будь отважен, — сказала Ротруда. — Всегда и везде. Будь отважен, и все опасности обойдут тебя стороной. Помни: тот, кто слишком много думает о собственной безопасности, теряет ее, не успев этого заметить. — Она говорила буднично, словно констатируя факт.

«Надо ли расценивать эти слова как предсказание?» — спросил себя Маниакис. Обычно магия Халогаланда бывала настолько простой и непритязательной, что видессийцы, привыкшие к несколько театральному, шумному колдовству, зачастую просто не замечали ее. Как бы то ни было, подумал Маниакис, я получил дельный совет. Так он и сказал Ротруде.

— Хотя сегодня ты оставляешь меня, чтобы отправиться к другой, — по-прежнему спокойно ответила она, — все же я желаю тебе только добра и не вынашиваю никаких мыслей о мщении.

Для женщины, в жилах которой текла горячая кровь халогаев, произнести такие слова было огромной уступкой. Не меньшей, чем для видессийца поступиться символом веры, Маниакис медленно склонил голову, давая понять, что по достоинству оценил сказанное.

— Мне будет очень недоставать тебя, — сказал он. Потом, взъерошив волосы Таларикия, такие же черные, как его собственные, и такие же прямые, как у Ротруды, добавил: