Эльфийская сага. Изгнанник - Юлия Марлин

— Теперь будешь исполнять, мои приказы? — Рычал надзиратель. — Не слышу, отвечай! Будешь, исполнять мои приказы, а не препираться, проклятое белобрысое ничтожество!

— Да, буду, — сквозь обжигающую боль шептал исполосованный пленник, закованный в кандалы.

— То-то же, — брезгливо сплюнул Плетка и развернулся к клеткам.

Хлыст угрожающе взметнулся в полумрак, полоснув о сводчатые камни.

— Запомните! Теперь вы собственность короля Теобальда! А значит, и моя! Любой, кто еще раз ослушается приказа, как этот, — он кивнул в сторону эльфа, прикованного к стене, — так легко больше не отделается. Всем ясно?

Мертвая тишина стала ответом.

— Чудно! Все — на выход! — Скомандовал он. — Пора на рудники!

Младшие надзиратели поспешно бросились отпирать засовы и выкидывать пленников в коридор.

Эридан, измученный ранами, смертью учителя, гибелью Лесного города и спасенный волей Габриэла, безвольно подчинился. Когда крепкие руки сковывали его и остальных единой ледяной цепью, он закрыл глаза. Последние часы смешались для него в бесконечный кошмар, из которого, казалось, не было спасения ни телу, ни душе. В ревущем сознании юного эльфа билась всего одна мысль — мысль о сестре Арианне, оставшейся в неведении о том, куда пропал ее младший брат.

— Сестра моя, — прошептал бескровными губами Эридан. — Услышь меня. Помоги мне.

— А ну, пошли! — Взревела каленая глотка Эрла. Над пленниками свистнул хлыст.

Построенные по двое пленные, гремя кандалами, поплелись во тьму подгорного перехода, изрыгавшего холод и сырость. Здесь среди камня и мрака они теряли всякую надежду на спасение; свет, горевший в их сердцах, медленно умирал.

Из темноты коридора донесся глас:

— Стойте! Именем Его Высочества! Стойте!

— В чем дело? — Раздраженно взревел надзиратель, оборачиваясь.

Солдат подбежал и протянул свернутый трубочкой указ. На кончике серебристого шнурка блестела королевская печать. Эрл сорвал ее и пробежался по письму.

— Кто из вас ученик некого Алиана Горного Лиса?

Пленные угрюмо молчали, некоторые постанывали, иные тяжело дышали, но на их лицах не отразилось участия, будто они вообще не слышали вопроса.

— Повторяю, — зарычал Плетка, и его рука потянулась к хлысту, — кто из вас ученик чародея? Отвечайте, или вам всем не поздоровиться.

— Я, — тихо прошептал Эридан и выступил из толпы, — это я.

— Взять его, — скомандовал солдат.

Двое помощников кинулись к худому и бледному юноше, сняли кандалы и, больно заломив руки за спину, потащили в подземелье.

— Куда меня? — Застонал он, тряся грязными волосами.

— В пыточную!

Не ради насилия и убийств куется правый меч

(Рудаки)

Габриэл возвращался по улицам, окутанным сновидениями, и старался привести сознание под контроль разума, не сердца. Спор с сестрой оказался не к месту и некстати. Вымотанный незапланированным походом, он мечтал побыстрее вернуться домой и забыться глубоким сном. Судя по песочным часам, перетекавшим в северной стене королевского дворца, над Верхним Миром сияло полуденное солнце, в мире же Подземном царила глубокая ночь. Пока Верхний — жил, Подземный — спал. Но стоило солнцу упасть за горизонт, Верхний погружался во мрак, а Подземный открывал очи, всматриваясь в наступившее будущее.

Молчаливый Мерэмедэль восхищал. Своды в кварците мерцали подобно звездному небу. Величественные короли древности, запечатленные в камне и серебре, печально провожали одинокого эльфа, на секунду уловившего прелесть бытия.

Темные были глухи и слепы к красоте и совершенству, живя по строгим правилам их мира. Три Закона — вот истина для темного эльфа, его жизнь и его смерть. Дети Сумерек редко восторгались поэзией, не воспевали любви и подвига, не слагали легенд о великих героях, не пели хвалебных песен, лишь изредка восхищались лунным светом, тонувшим в серебре озер, да поминали предков павших смертью храбрых. Доходило до того, что порой они не замечали даже смены времен.

Но не Габриэл. Лорд главнокомандующий был иным, хоть отчаянно это скрывал и всячески пытался искоренить в душе искру света. В нем возобладал рассвет, не сумерки. Молодому шерлу это доставляло много проблем. Нередко его обвиняли в милосердии к врагу или мягкотелости недостойной старшего маршала королевства. Впрочем, сердце он не слушал с самого детства, научившись прятать любые чувства под каменными масками безразличия и хладнокровия.

Далекий мучительный крик привлек его внимание. Он без труда уловил: кричали с южных окраин. Там располагались тюрьмы и пыточные подземелья. Поморщившись, Габриэл ускорил шаг. Надзиратели опять пытают и допрашивают пленных. А вообщем, какое ему было дело до чужих страданий.

Робкий зов сердца, взывающий даже не к милосердию — к сочувствию, оборвался на корню, возвращая на пьедестал силу грозного беспощадного разума. Пусть несчастные солнечные эльфы корчатся в муках, истекают кровью и умирают под пытками. Для Габриэла, сына Бриэлона это ничего не значило…

…Он вошел в просторную гостиную, освещенную плеядой жемчужных шаров, рассыпанных вдоль зеркального потолка, и отстегнул походный плащ. Сбросил присыпанный пеплом жилет, отнял от пояса искристые ножны с мечом и повесил на крюки, закрепленные в стене. Клинок занимал в его доме почетное место. Остановившись у овального стола, он еще раз окинул его взглядом, потом налил себе терпкого напитка и, откинувшись на диван, отпил настой прогоняющий сон.

Интересно, что Теобальд сказал Брегону?

Рука невольно скользнула к поясу и кинжалу из подгорной стали. Габриэл дорожил тончайшим оружием, способным резать горные породы, словно нож масло. Крепко сжав золотую рукоять, он поднял дар короля и всмотрелся в рисунок, выбитый по белой стали. В лезвии, как в зеркале отразились его черные холодные глаза.

Каждый воин ставил на навершии печать. Его кинжал украшали черный дракон и белая змея. Кольцо с такой же эмблемой он носил не одно десятилетие (как и все в его роду). Темный эльф почему-то вспомнил отца. Шерл Бриэлон принял доблестную смерть на поле боя, защищая короля. Он пал, овеянный славой и почетом, много зим назад. Габриэл прищурился. Будучи безмерно преданным Его Величеству в случае смертельной опасности он, не задумываясь, повторил бы подвиг отца.

— Зачем он отдал руны Селене? — Задумался Габриэл, откладывая кинжал.

Что двигало Бриэлоном в то время никогда не узнать. Да он и не искал ответов.

— Разговариваете с собой? — Женский голос вынырнул из темноты и по зале поплыл пьянящий аромат амариллиса.

На плечи Габриэла опустились тонкие руки, унизанные кольцами и браслетами, острого уха коснулся язычок. Он пополз к шее, лаская и пробуждая в мужском теле горячее желание и растворяя все суетное.